Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ)

Деревянный стол. Достаточно длинный, в человеческий рост. Выполнен просто, без изысков. Наспех сколочен из потемневших от времени досок. Не слишком ровный, необтесанный. Планки прибиты вкривь и вкось, торчат в разные стороны.

Интересно, кому захочется пировать здесь?

В центре стола покоится шахматная доска. По бокам возвышаются два табурета. Строго напротив, выставлены с математической точностью.

Я замираю. Не щурюсь, не напрягаю зрение. Я застываю на безопасном расстоянии. Нет смысла подступать вплотную. Рисковать.

Я знаю, кто ходит черными, а кто — белыми.

— Лора, — пораженно выдыхает Стас.

Поворачивается, впивается взором в мое лицо, не способен скрыть удивление. Однако я его почти не замечаю. Улавливаю реакцию фоном.

— Это только между нами, — обращаюсь к другому. — Он лишний.

Ряд пыточных агрегатов. Железные крючья изголодались по чужим страданиям. Мрачные, зловещие. Изъеденные не то ржавчиной, не то кровью. Они будто оживают, сперва мелко подрагивают, потом расходятся во всю мощь.

Металлический лязг.

Мне чудится или все по-настоящему? Скрип. Скрежет. Может, просто сквозняк? В моей голове.

Впечатляет, конечно.

Только гораздо сильнее терзает молчание.

— Уйди, — с ужасом бормочет Стас. — Прошу, уйди.

Нет.

Никогда.

«Стоп» невозможен у такой машины как я.

Содрогаюсь, но делаю шаг вперед. Еще и еще. Сокращаю расстояние. Отправляюсь под нож. Оголяю шею, опускаюсь на колени. На плаху. На эшафот.

Мой взгляд прикован к моему палачу.

Намертво.

Посмертно.

До скончания веков.

Рваный ритм пульса разрывает грудь на куски. Рваные рифмы замерзают на языке. И слова несуществующей молитвы пламенеют глубоко внутри.

Я кричу, не размыкая уст.

Шепчу.

Глухо, тихо.

Прерывисто.

Как пульсирующие круги. От случайно брошенного камня. На прежде безупречной водной глади.

Обернись.

Вернись, вернись.

Ко мне.

Мои губы неподвижны, но я так хочу, чтобы ты услышал.

Хочу. Безнадежно. До боли. До дрожи. Хочу. С безумным остервенением. Хочу. Яростно и неистово. Фатально.

Хочу тебя.

Всего.

Бешеного. Дикого.

Лютого зверя.

Моего.

Я подхожу вплотную, совсем близко. Я окончательно лишаюсь разума. Я забываю обо всех своих планах.

Мой мужчина так близко.

И так далеко.

Будто чужой.

Его профиль точно высечен из камня. Вырезан прямо на границе света и тьмы. Резко, жестко, по живому.

Каждая его черта отзывается внутри меня. Отбивается. Моментально находит самый горячий отклик.

Я протягиваю руку вперед. Не ту, что с пистолетом. Левую. Я могу прикоснуться к нему, провести ладонью по щеке. Ощутить колючую щетину.

— Нет, — четко и холодно, даже не поворачиваясь в мою сторону, и чуть позже, после короткой паузы, мягко, почти ласково, тоном любовника: — Если только не хочешь проверить, насколько крепкие у тебя кости.

Отшатываюсь, отдергиваю руку.

Отступаю назад. Совсем немного. Меньше чем на шаг.

Утыкаюсь взглядом в шахматную доску и невольно содрогаюсь. С шумом втягиваю воздух, едва удерживаюсь от вскрика.

Белые клетки залиты кровью. Не все. Но достаточно много. Белые фигуры тоже изуродованы красным. Не все. Только те, которые в стороне. Не на поле боя.

Проклятье.

— Не бойся, — издевательский смешок. — Это моя кровь.

— Я не боюсь, — сглатываю так, что горло саднит.

— Правда?

Он даже не смотрит на меня, однако ощущение такое, будто тысячи плетей полосуют кожу. Вмиг охлаждают пыл. Разом избавляют от смелости.

Пара шагов назад.

Не страх. Здравый смысл.

— Я просто хочу, чтобы он ушел. Убрался отсюда. Навсегда.

Господи, что за чушь я несу?

Замечаю, как дергается его рот при слове «навсегда». Губы кривятся, обнажая зубы. Не усмешка. Оскал голодного хищника. Зверь чует добычу.

— То есть пускай выметается. Не совсем, а как бы… в общем. Короче, пусть уходит на все четыре стороны. Куда подальше. Вместе со своей сестрой.

Пистолет весит тонну в моей руке.

— Мы сами все утрясем, — стараюсь звучать убедительно.

Да только не верю в это.

Ни секунды.

С тем же успехом можно лечить открытый перелом силой самоубеждения. А нет, даже там больше шансов на удачный результат.

— Давай разберемся наедине. Хватит уже показательных выступлений. Покончим с этими дурацкими играми. Нам все равно никуда друг от друга не деться. Мы обречены.

Отлично. Просто потрясающе. Талант не пропьешь. Мое красноречие покидает меня. Вместе с жалкими остатками моего мозга.

Иногда надо вовремя заткнуться.

Но я не умею.

— Лора, — вдруг произносит Стас. — Тебе лучше уйти.

— А тебе вообще слова не давали, — раздраженно отмахиваюсь, обращаюсь к абсолютно другому человеку: — Пожалуйста, отпусти его. Пускай уходит. Убирается.

Он ничего не говорит. Просто поднимается. Так резко, что табурет отлетает назад, с грохотом врезается в один из пыточных инструментов.

Он смотрит на меня.

Прямо, в упор.

Впервые.

За все это время.

Или лучше сказать — с тех пор?

Он смотрит на меня.

И в его глазах разверзается ад.

Он смотрит на меня.

Так.

Будто хочет убивать и трахать.

Одновременно.

Трудно понять, какое из этих желаний сильнее.

Я примерзаю к месту. Леденею. Не способна сдвинуться в сторону, не способна даже вздрогнуть, повести плечом. Я целиком и полностью обесточена. Выведена из строя.

Эта игрушка порвалась.