Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ)

Несите новую.

Я забываю о пистолете. Я забываю обо всем на свете.

Он надвигается на меня. С пугающей неотвратимостью стихийного бедствия. Мой самый жуткий. Самый сладкий. Ночной кошмар.

Идеальный пыточный агрегат.

Ограниченный выпуск. Немецкая сборка.

Машина смерти.

Машина для насилия.

Рукава его рубашки закатаны. Руки обнажены. До локтя. Выше. Даже и не скажешь, что под этой гладкой смуглой кожей пульсирует живая плоть.

Только капли крови срываются вниз. Стекают с его скрюченных пальцев. Темный галстук пропитан вязким багрянцем.

Тень накрывает меня. Пожирает. Без остатка.

Я такая маленькая.

Рядом.

Такая ничтожная.

Неужели я сама все это сделала?

Разбудила зверя.

Нас уничтожила.

Я не верю.

Я отказываюсь.

Он заносит надо мной руку. Ведет окровавленной ладонью по воздуху. Медленно, очень медленно. Будто хочет закрасить все. Стереть мое лицо.

Я не сопротивляюсь.

Тянусь к нему.

Повинуюсь незримым нитям.

Я подставляю себя под удар.

Опять.

Боковым зрением замечаю опасность. Стас покидает свой табурет. Ничто ему не мешает, ничто его не останавливает. На нем нет ни наручников, ни кандалов. Он свободен.

— Алекс! — восклицание срывается рефлекторно.

Я не успеваю ничего произнести. Не успеваю сформулировать. Однако фон Вейганд явно не нуждается в моих предупреждениях.

Он оборачивается и хватает Стаса за горло. Будто только и ждал этого момента. Реагирует мгновенно.

Отбрасывает противника.

Как мусор.

Небрежным жестом поправляет повязку на руке, затягивает туже, не обращает внимания на боль.

— А ты неплох, — заключает холодно.

— Не трогай ее, — хрипит Стас. — Не смей, гребаный урод.

— Ты мог завладеть оружием, — продолжает ровно. — Здесь столько игрушек, что глаза разбегаются. Кинжалы. Мечи. Стилеты. Но ты решил броситься с кулаками.

— Я и так с тобой справлюсь! — бросает яростно.

Шатаясь, поднимается. Выглядит не слишком уверенно. Измученный, бледный. Почти сливается со стенами подземелья. Теряется в пугающем пространстве.

— Ты пожалеешь, — сплевывает кровью. — Тебе стоило сразу связать меня.

— Предлагаешь избить младенца?

— Никогда не стоит недооценивать своего врага.

А знаете, чего еще не стоит делать никогда? Вырывать из пасти дикого зверя кусок сочного мяса.

— Лора, — говорит Стас. — Пожалуйста, уйди.

— Она не уйдет.

— Я не хочу ей навредить.

— Ты не сможешь.

Это звучит будто «вообще ничего не сможешь». Даже не надейся хоть когда-нибудь победить. Твои шансы гораздо ниже нуля.

— Ты не имеешь права ею распоряжаться, — мой бывший жених совершает очередную попытку самоубийства. — Она не твоя собственность.

Фон Вейганд ничего не отвечает. Не доказывает, не возражает. Не спорит. Достаточно выразительного взгляда. От того как он смотрит на меня, подкашиваются ноги.

Я едва удерживаюсь, чтобы не упасть. Ниц. На колени.

По его горящим глазам понятно, что он имеет и как. Сколько раз. В каких позах. Берет, не спрашивая разрешения. Нагибает и ломает. Раскладывает, где пожелает. На ледяном полу и на шелковых простынях. Вбивается мощными, сокрушительными толчками. Проникает вглубь, заполняя до предела.

Он владеет мной.

Безраздельно.

— Ублюдок! — выпаливает Стас и резко выбрасывает крепко сжатый кулак вперед, бьет прямо в цель.

Я содрогаюсь, будто удар попадает по мне. Грудь обдает огнем, желудок скручивает нервный спазм.

Фон Вейганд чуть сгибается, однако не отступает, с издевкой выдает:

— И все?

Стас продолжает атаковать. Не останавливается, пробует закрепить успех. Бросается на противника, выпуская на волю всю свою ярость.

Серия коротких ударов по корпусу. В одностороннем порядке. Передо мной оживает сцена из дурацкого боевика.

Никакого ответа. Никакого сопротивления. Ни единой попытки уклониться.

От этого еще во сто крат страшнее.

Надо прекратить беспредел. Остановить их. Прямо сейчас. Развести по углам. Наказать, вразумить. Достучаться до разума. Надавить на жалость.

Но что-то мешает, не позволяет ни шелохнуться, ни сдвинуться с места. Что-то держит за горло, не разрешает вырваться.

Я точно под кайфом от дикого ужаса и гнетущей паники. Я словно в обманчиво мягком, вязком коконе. Оплетена, окутана. Одурманена. Доведена до грани.

— Теперь ты рад? — рычит Стас.

Его кулак практически врезается в челюсть соперника.

Практически, но не совсем.

— Не совсем, — вкрадчивая ремарка будто эхо в моей голове.

Фон Вейганд отклоняется в последний момент. Ловко, молниеносно, с грацией жадного до крови хищника. Накрывает кулак противника своей ладонью. Это кажется нежным. Только недолго.

Раздается омерзительный хруст. Треск костей.

И утробный вопль ударяется о стены.

Стас падает вниз, на колени. Безвольно стекает на пол. Старается проглотить собственный крик. Перемежает стоны боли с проклятьями. Скулит сквозь стиснутые зубы.

Он пытается держаться. Даже теперь. Пытается скрыть страх, побороть ужас и выстоять любой ценой.

— Ты достоин уважения, — говорит фон Вейганд.

Почему этот комплимент звучит как эпитафия?

— Я не хочу… она… не должна видеть.

Господи, хватит.

Мечтаю проснуться. Мечтаю очнуться. Вернуться назад. На пару дней, на пару часов. Исправить, переписать, зачеркнуть лишнее.