«Пломбированный вагон» подборка воспоминаний

Все отъезжающие должны были собраться в Берне.

Был назначен и день выезда.

Десять лет жизни в эмиграции закончились, открывался новый широкий путь.

В нашем распоряжении был лишь один день. Я купил корзину для вещей, стал быстро собираться. «Что взять и что оставить? — спросил я себя. — Ведь я не оставляю Женеву навсегда! После победы революции вновь приеду сюда, как свободный гражданин Российской республики! И тогда я пройду по улицам Женевы с особенным удовольствием, зайду к своей хозяйке и заберу все оставленные вещи. Теперь же захвачу самое нужное!..» И я укладываю в корзину только платье, белье, кое–какие рукописи, книги, письма и фотографии.

Дверь медленно приоткрывается, и в комнату входит хозяйка. Она протягивает мне опрятно завернутый в бумагу бутерброд и говорит:

— Возьмите на дорогу, пригодится!

Она также рада концу моей эмиграции, хотя и жалеет о моем отъезде.

— Ведь вы приедете к нам опять, повидаете нас, не правда ли?

— Непременно, непременно, госпожа Парето, — отвечаю я.

Через некоторое время я уже еду в такси на вокзал.

Мимо проносятся знакомые места. Вот «Плен–Пале» — зеленая площадь, место собраний эмигрантов, место их сходок, встреч и бесед… Вот университет, Бастион, остров Жан–Жака Руссо, Женевское озеро… Много горьких и тяжелых дней пришлось пережить мне в этих местах, но теперь все же жалко расставаться с ними…

На перроне вокзала уже собрались отъезжающие, нас было пять человек, и провожающие.

— Еле нашли Миха!.. — говорит мне один из товарищей. — Если бы не нашли, он так и остался бы здесь.

— Как? Разве он не знал?

— Знал и даже был готов к отъезду. Но не имел понятия, что отъезд назначен на сегодня.

— Где же его нашли?

— В библиотеке Куклина. Он сдавал взятые книги. Все его вещи были сложены в корзину. Но он заметил где‑то в углу старые калоши. Корзину пришлось снова открыть. Он тщательно осмотрел комнату, — не забыл ли чего. Но мы спешили, забрали вещи и усадили его в машину. Он до сих пор не пришел в себя, не верит, что едем.

Провожающие хлопочут, входят в вагон, опять выходят, осведомляются о билетах, о багаже, заботятся о том, чтобы нам было удобно ехать.

Вагоны как на подбор, один краше другого, блестят, будто улыбаются. Так, по крайней мере, кажется мне.

Мы стоим на перроне группами, оживленно беседуем, прощаемся со знакомыми, радостные, улыбающиеся.

— Еп voiture! — кричит кондуктор.

Мы в последний раз крепко жмем руки провожающим, обнимаем их и занимаем свои места.

Кто‑то передает нам в окно красный шелковый

Поезд трогается. Красный платок развевается, как знамя.

— Ура! — кричат вслед нам — Ура! Да здравствует революция!..

Публика на перроне смотрит на нас. Поезд идет, провожающие бегут за ним, машут руками, прощаются.

Поезд ускоряет ход, и улицы Женевы, с ее высокими домами, телефонные и телеграфные столбы уже мелькают за окном. Женевское озеро далеко — оно отсюда похоже на чернильное пятно, расплывшееся на бумаге. За озером виднеются деревья Английского сада и гордо высящийся на фоне голубого неба седой Монблан.

— Садись. Не надоело тебе все время глядеть в окно? — говорит мне Миха Цхакая. — — Сегодня мы увидимся с Ильичем! Сколько уже времени я его не видел.

Я сажусь.

— Какие- условия выезда? —- спрашиваю я.

— Вот приедем в Берн и узнаем, — отвечает Миха, — жаль, что нас едет так мало, всего пятеро. Остальные‑то не решились. А еще революционеры. Стыдно им, стыдно. Они здорово пожалеют об этом!.. Но будет уже поздно! Я убежден, что все кончится благополучно!

— И может статься, что через какую‑нибудь недельку мы будем в Тифлисе! — говорю я радостно.

— Обязательно будем! Только прежде остановимся в Петрограде.

— Да, но я, пожалуй, не останусь там и прямо поеду в Тифлис.

— В Петрограде мы увидимся со многими старыми друзьями и товарищами.

Было около десяти часов ночи, когда поезд подошел к бернскому вокзалу. Здесь нас встретили местные товарищи и пригласили в гостиницу. Мы должны были выехать из Берна на другой день— 27 марта.

Ленина в ту ночь не видели — он был на совещании с местными партийными товарищами.

Я с Миха Цхакая заняли номер. Когда мы собирались лечь спать, служащий гостиницы принес книгу, в которую мы должны были внести наши фамилии, имена, указать профессию. Я начал писать.

Привыкший к конспирации по старой партийной работе, Миха удивился:

— Что ты делаешь? Ты пишешь свою настоящую фамилию?

— А как же? Мы ведь теперь свободные граждане!

— Ах, да! Пиши — журналист такой‑то. Только не пиши, что едем в Россию. Не нужно.

Я согласился. Книга заполнена. Служащий гостиницы уходит.

— Вообще нет никакой нужды, чтобы все знали, куда мы едем и зачем, — говорит Миха, ложась спать.

Но сон не идет. Мы нервничаем, курим без конца.

Утром нам сообщили, что на вокзале нужно быть в двенадцать часов.

До отъезда на вокзал осматриваем город. Удивительно, что ни один город Швейцарии не похож на другой; у каждого из них свой особый отпечаток, свое лицо. Например, в Берне и дома, и жители как‑то одинаково серы. Совсем не похожи на веселых, пестро разодетых женевцев и Женеву.