Площадь

Слово «я» для Менджюна имело особую окраску. Для него понятие, означающее вещь, существующую сама по себе, или «вещь в себе», не включало такие повседневные предметы, как еда, обувь, носки, одежда, одеяло, постель, взнос, табак, зонтик и прочее в таком роде. За скобками всего этого оставалось нечто окончательное и неоспоримое. Для желторотого идеалиста-философа Менджюна этим «нечто» было исполненное смысла и содержания слово «я». Отец не был включен в это «я». Так же, как и мать. В мире «я» живет один только Менджюн. Его «я» — не Площадь, а изолированная комната, точнее, одиночная камера, где нет места больше никому, кроме хозяина. Будь сейчас жива его мать, он все равно не смог бы впустить ее в свой внутренний мир, в эту изолированную комнату. Исчезло пространство, где они могли бы общаться с матерью. Причина в том, что в природе не существует места, где живые встречаются с мертвыми. Путь к живому отцу тоже наглухо закрыт. Площадь, где тот обитает, находится совсем в другом поселении. Между ней и Площадью Менджюна понатыкано множество пулеметных гнезд, и у него никогда не возникало даже мысли о том, чтобы отправиться к отцу. Потому что он не верит Площади. Где, при каких обстоятельствах он хотел бы встретиться с неожиданно возникшим отцом? Ответа на этот вопрос он не знал.

Через два дня его вызвали к следователю. Полицейский сидит напротив, облокотившись на стол, и пристально разглядывает Менджюна.

— Где учишься?

— В университете.

— Факультет?

— Философский.

— Философский? — переспрашивает следователь, скривившись.

Лицо Менджюна пылает. Издевательское отношение задело его, и, чтобы скрыть свое возмущение, он смотрит через голову полицейского в распахнутое окно. Во дворе шумит листочками тополь, ветер играет ветками, колышет листву. Хорошая пора — май. И зачем он в такую пору здесь, в этой мрачной комнате, и почему вынужден молча сносить насмешки этого типа? В обычной жизни он бы даже прикурить не попросил у какого хама. И все по папочкиной милости. Спасибо! Когда они еще жили все вместе, Менджюн почти не видел отца. Его не было дома месяцами. Шанхай, Харбин… Юные годы свои отец провел в Китае, а после освобождения Кореи почему-то переехал с семьей в Сеул. Если бы не этот переезд, мать, вероятно, сейчас еще была бы жива… Как знать…

— Так, так… Ты на философском, значит возможно, и с учением Карла Маркса знаком?

— Простите? — поглощенный своими мыслями, Менджюн не расслышал вопрос полицейского.

Следователь разозлился и грохнул кулаком по столу:

— Ах ты, сволочь! Уши забиты дерьмом, да? Спрашиваю, ты знаком с марксизмом?

Ситуация накалялась. Менджюн чувствовал, как у него горит лицо и увлажняются глаза.

— Молчишь?

В комнате повисла тишина.

— Ты что, змееныш, думаешь, я тут шутки шучу?

Менджюн с трудом выдавил:

— Не знаком…

— «Не знаком»?! Отец помешан на марксизме, а сынок ничего не знает!

— Философский факультет имеет свою программу. Нам не преподают марксизм.

— Возможно. Но ты сын оголтелого «красного» и с детства воспитывался в коммунистическом духе. Так ведь?

— Когда отец жил с нами, я никогда не слышал от него ничего подобного.

Человека по жизни ведет душа. Дутой этих двоих — отца и сына — вели их разными дорогами, которые нигде не пересекались.

— Ладно. Ты часто получаешь вести от отца?

— Что?

— Нy, мерзавец, ты глухой, что ли? Плохо слышишь?

Менджюн стиснул губы, ему было трудно дышать, что-то горячее поднималось в груди, его замутило.

— О каких вестях вы говорите?

— От твоего отца или об отце.

— Но откуда?

— Тебе лучше знать.

— Вы спрашиваете одно и то же, но у меня нет другого ответа.

— Что такое? Нет ответа? Да ты понимаешь, где находишься? — следователь вскочил с кресла и встал перед Менджюном. Тот испугался и непроизвольно вскинул руки, чтобы прикрыть голову от возможного удара.

— Убери руки, сволочь!

Менджюн в страхе вскочил и тут же почувствовал сильнейший удар в лицо. Вскрикнув от боли, он отшатнулся назад, но задел стул и боком упал на пол. На верхней губе выступило что-то горячее и липкое. Потрогал пальцами: из разбитого носа шла кровь. И вдруг ему стало смешно: стоит на четвереньках, одной рукой упираясь в пол, а другой держась за нос. Вид как у побитой собаки. Он усмехался, и страх неожиданно прошел.

— Ты еще смеешься!? Красный дьяволенок! — следователь начал избивать его ногами.

Резкая боль пронзила плечо. Менджюн не мог понять, чем вызвал такую злобу в полицейском, а тот все пинал и пинал его, периодически сменяя ногу. Физические страдания странным образом принесли душевное спокойствие. Вот как! Стало быть, это и есть университеты, через которые приходилось пройти революционерам!

Жизнь лучше всего ощущается физически, телом. Интересно, отец тоже считал так?

Впервые он почувствовал телесную связь с отцом.

— Нечего притворяться! Вставай! Такую красную сволочь, как ты, мы запросто можем прикончить прямо здесь. И ничего нам за это не будет. Понятно? Мало? Могу добавить…

Полицейский ухватил Менджюна за воротник, притянул к себе и еще раз ударил кулаком в лицо.

Менджюн опять покатился по полу, увлекая за собой стул.