Площадь

Артистки вышли, и сразу же из-за двери палаты послышался их звонкий смех. Они отводили душу. Повеселев, Менджюн придвинул вазу: садовые колокольчики, свежие, будто только что сорванные. Он глубоко вдохнул, в груди что-то шевельнулось. Улегшись поудобнее, снова закрыл глаза. Такое милое лицо с ясными выразительными глазами. Кто она? Артистка? Певица? Смутная тревога охватила его. Это от одиночества. От одиночества он упал с лесов. От одиночества приставал к незнакомым девушкам с просьбой сфотографироваться вместе. Когда-то они с Тхэсиком, братом Еньми, шутили по поводу и без повода: «Это от одиночества». Безоблачная юность, беспричинный смех, веселые шутки. До слез захотелось вернуться в это недалекое прошлое, с головой окунаться в волны океана беспечности и благополучия. Что его ждет? Будущее покрыто мраком. Черт возьми, неужели кому-то надо, чтобы в своей собственной стране люди жили, как изгои с печатью проклятия на лбу, чтобы они сохли на корню, как хлеба в засуху? Самодовольное лицо редактора газеты маячило перед глазами, так и хотелось смахнуть его рукой. Никак не забыть его нравоучений, общую атмосферу на редколлегии, когда его «обрабатывали» как «чуждый элемент». Менджюн так ничего толком и не понял. Острие критики на том собрании было направлено против его аполитичности, мещанства и идейной слепоты. Но ведь другие сотрудники редакции в этом отношении ничуть не лучше, разве только дружат с главным. Наоборот, в них можно найти почти все худшие человеческие качества — лгуны, лентяи, без Бога в душе, всегда готовые к предательству. Менджюн сознавал, что он для них — инородное тело. И дело тут не в аполитичности. Их не устраивал он сам, его отрицание казенщины, формальных отношений между людьми. Именно этим определяется успех или неуспех индивида, его место в общественной жизни. В этом и заключается контрреволюционность северокорейского строя. То же буржуазное общество, но в тоге из революции и народовластия. Парад снобизма. Партийцы, отвыкшие включать в работу собственные мозги, с психологией типичных буржуазных клерков. А если кто не такой, то это только внешне так кажется.

Дверь слегка приоткрылась, и в палату заглянула старшая медсестра в очках:

— Товарищ Ли Менджюн, вам сегодня везет. Фея удачи обратила на вас внимание.

Стрельнув глазами, она с шумом захлопнула дверь. Было слышно, как удаляются несколько человек.

Так он познакомился с Ынхэ. Она была балериной, работала в Государственном театре. Самым большим хореографическим коллективом в Пхеньяне была студия танца Чхве Сынхи, отошедшей от классических традиций. А Ынхэ танцевала в группе классического балета, которой руководила Анна Ким, кореянка из Советского Союза. Все звали ее «товарищ Ким» или просто «Анна». Анна благоволила к Ынхэ: называла «моя Маша» и всегда, бывая в театре, старалась с ней повидаться.

Менджюн отошел от окна, и, вернувшись к столу, раскрыл портфель. Из маленького блокнота извлек фотокарточку и внимательно всмотрелся. Снятая в больничной палате в косых лучах вечерней зари, она выглядела роскошной фотооткрыткой. Менджюн снова положил фото в блокнот и защелкнул портфель. Опять принялся за заметку но в голову ничего путного не приходило. Маньчжурские степи, N-ский уезд, корейский колхоз. В целях увеличения производства сельхозпродукции, особенно зерновых, китайская сторона организовала здесь корейский колхоз, на довольно выгодных для корейцев условиях. Сельскохозяйственные машины применялись, но в ограниченном количестве и только на суходольных полях, а заливные рисовые поля обрабатывались вручную, по старинке. Хозяйство считалось коллективной собственностью, но фактически колхозники не распоряжались результатами своего труда. Менджюн приехал сюда на неделю с редакционным заданием написать очерк.