Площадь

Люди стоят в ряд, держась за перила, и в полной тишине смотрят на ночное море. Глядя на помрачневшие лица, Менджюн подумал, что надо бы собраться на вечеринку с хорошей выпивкой до того, как они прибудут к месту назначения. Капитан, наверное, не станет возражать. Он вспомнил о приглашении, поднял голову и посмотрел на капитанскую каюту. В ее иллюминаторах ярко горел свет. На фоне ночного неба она была похожа на маленькую наблюдательную вышку. Менджюн перевел взгляд на мачту и увидел на ней какие-то белые пятна. Он протер кулаком глаза и снова взглянул. Так и есть: те самые чайки, что днем сопровождали судно. Сегодня вечером капитан, наверное, расскажет ему невеселую историю своей любви. В ответ на чужую исповедь придется исповедоваться самому, а этого Менджюну хотелось меньше всего. Капитан просил прийти попозже. Менджюн оглянулся: на палубе осталось всего несколько человек, но, кажется, поздно еще не было. Он хотел было вернуться в кубрик, но, передумав, направился на камбуз и заглянул внутрь. Жирный, с двойной складкой на затылке, как у борова, кок на мгновение повернулся и, сощурившись, взглянут на Менджюна. Он всегда так смотрит. Видно, что-то со зрением. Рядом виднелось худощавое лицо господина Муради. В обшитом алюминием, до блеска начищенном камбузе над низким столиком склонились несколько человек. Они выглядели мирно и безмятежно. Кок чуть заметным движением глаз пригласил Менджюна присоединиться к игре, но, получив отрицательный ответ, тут же напрочь забыл о его существовании, как ребенок забывает о сломанной игрушке.

У этого одна забота. Некоторое время Менджюн стоя наблюдал за карточной игрой, потом вышел, присел на ступеньку трапа, ведущего в капитанскую каюту, и еще раз взглянул на мачту.

Судя по двум белесым теням, чайки, определенно, были там. Он быстро встал и стал размеренным шагом подниматься вверх. Луна явно не торопилась скрыться за горизонтом и все еще боролась с ночной мглой за свое серебристое царство. Небо было густо усыпано звездами и напоминало черное бархатное покрывало с мириадами ярко светящихся жемчужин. Звезд было так много, что казалось, что небо не выдержит их тяжести, пройдет минута-другая и вся земля покроется сверкающим саваном звездной пыли. Когда Менджюн вошел в каюту, капитан с компасом в руке вглядывался в морскую карту. Увидев входящего, он отложил прибор и, направляясь к своему креслу, на ходу бросил:

— А ведь чайки здесь… Летят за нами.

Сказав это, он сам, видимо, удивился необычному началу разговора.

— У моряков есть поверье, что птицы, летящие за кораблем, — это души погибших моряков. А еще говорят, что одинокие птицы — это души женщин, не желающих расстаться с возлюбленными. Я помню, как нас от Англии до самой Калькутты сопровождали чайки. Когда они после швартовки исчезли, мы все почувствовали какую-то необъяснимую пустоту. Подумать только, от самой Англии до Калькутты! Какая самоотверженность… Сейчас они, наверное, на мачте.

Высунувшись в иллюминатор, капитан посмотрел вверх.

— Так и есть. Там они, наши барышни. О прошлом хочется говорить в романтическом духе, не правда ли? Сестрички… Ха-ха-ха.

Кок принес на подносе кофе. В его движениях чувствовалась почтительность, и в то же время он плохо скрывал, что ревнует своего капитана к его гостю. Наспех прибрав на чайном столике, он степенно удалился, тяжело переваливаясь с ноги на ногу. Когда его шаги стихли, Менджюн неожиданно сказал:

— А он тоже умеет плавать?

Капитан схватился за живот:

— Это вряд ли. Но на воде, возможно, и держится.

Глядя на хохочущего капитана, Менджюн повеселел, и его мрачное настроение улетучилось.

Вдруг прервав смех, капитан неожиданно осевшим голосом начал свой рассказ:

— Дело было в Калькутте. С тех пор прошло уже больше двадцати лет. Тогда я в первый раз должен был выйти в море. Перед самым отплытием мне принесли письмо от женщины, однажды почему-то ушедшей от меня. Письмо было написано искренне и просто: она, мол, прекрасно знает, что я ее осуждаю, но сложившиеся обстоятельства сильнее ее. От всего сердца она желала мне успешного плавания и скорейшего возвращения домой. Меня то письмо тогда сильно растревожило. Погруженный в грустные мысли, я смотрел на удаляющийся берег и вдруг заметил птицу, летящую за нами. Тогда-то моряки и рассказали мне историю об одинокой чайке, которую я вам напомнил. В то время я верил, что та чайка и есть душа моей подруги, приславшей письмо. А вообще за свою долгую жизнь я таких птиц столько повидал… Теперь все в прошлом. Для меня, старика, сейчас единственная радость — после рейса обнять жену и сыновей, встречающих меня на берегу, да одарить их подарками, — заключил капитан.

Он достал откуда-то длинноствольное охотничье ружье, высунул его в открытый иллюминатор и, прижав приклад к плечу, прицелился вверх. Подождав немного, он передал ружье Менджюну:

— Это ружье японского производства. Говорят, неплохое. Давно хотел подарить вам, да все некогда было. Возьмите, оно ваше.