Площадь Борьбы

Подпольный ростовщик оказался очень больным человеком, одышка, нехорошая одутловатость лица, у него довольно слышно скрипели колени, и шел неприятный запах изо рта, создавалось ощущение, что этот мужчина вряд ли протянет больше двух месяцев, но вместе с тем по цепкому взгляду и очень точным репликам было понятно, что, нет, все же протянет, и даже не один год, и что есть у него цель, большая и высокая, может, хотел оставить наследство внукам, а может, скопить на будущую загробную жизнь, кто их там разберет, этих ростовщиков. Процент вполне божеский, рекомендации, полученные от соседки, Светланы Ивановны Зайтаг, подействовали, ростовщик предложил чаю и выдал сумму, которую нужно было возвращать частями в течение полугода. Но только не задерживайте, пожалуйста, жалобно проговорил он, если можно, по двадцатым числам, а то у меня, сами понимаете, небольшой, но все-таки оборот.

Даня кивнул, пересчитал деньги, тепло попрощался с этим персонажем, олицетворявшим собой то ли почечную недостаточность, то ли все человеческие пороки разом, и сам себе не поверил — за что же ему такие нелепые приключения?

Однако туфли были куплены, и по их поводу даже выпили вина в узком семейном кругу, а потом их месяц растягивали, а потом состоялась премьера туфель, уже не в узком, и уже не в семейном.

Танцы в ДК МИИТ происходили по пятницам, с шести вечера переулок оживал, приезжали даже на машинах, целые толпы валили со стороны Сущёвского вала.

Роза была красивой девушкой, худенькой, рыжей, веснушчатой, с веселыми зелеными глазами, очень похожей на отца, с дерзким взглядом и обворожительной улыбкой, мужчины «сходили от нее с ума», как любила говорить мама Надя, но говорила она это без одобрения; жизнь, которой жила младшая дочь, ей не нравилась. После возвращения из Барнаула Роза почти не появлялась дома, наверстывала упущенное, поскольку целых два года она была лишена нормальной жизни, и вот теперь…

— Ну что ты там делаешь? — гневно спрашивала мать за завтраком, пока Роза сонно пила чай, сонно разогревала вчерашнюю кашу или вчерашние оладьи и вяло отвечала на вопросы о своем самочувствии. — Что ты там делаешь целыми днями, вечерами, ночами?

Роза смеялась.

— Ну послушай, мамочка… — тянула она.

Лицо мамы Нади постепенно наливалось краской.

— Нет, послушай ты меня… — И тут Роза умолкала. — У меня одна дочь уже родила ребенка без мужа.

Тут же выскакивала Этель из другой комнаты.

— Мама, я тебя прошу!

— Мама, я вас всех очень люблю, ты же знаешь! — говорила Роза, пытаясь утихомирить нараставший ни с того ни с сего скандал.

— Если любишь, сиди дома!

Всегда все заканчивалось вспышкой ярости уже с другой стороны, Роза, не доев, вскакивала, быстро одевалась и хлопала дверью.

Мама Надя начинала мыть посуду и плакать.

— Это просто невозможно, — повторяла она под грохот тарелок. — Просто невозможно.

Потом она успокаивалась, надевала свое верное драповое пальто, шляпку с вуалькой и шла на рынок.

Розу возмущало это непонимание сути вещей. Она бежала к своему институту по Новосущёвской улице и тоже почти плакала.

— Ну, мама, мама…

Как можно было не понимать?

Что ей делать в этих душных, заставленных вещами комнатах, когда она хочет учиться, разговаривать с разными людьми, любить, прыгать с парашютом (записалась на курсы), стрелять (ходила в секцию), рисовать (делала зарисовки в блокнот в парке Сокольники), петь (они с девочками хотели организовать в институте женский джаз-бэнд), помогать фронту (шефские концерты в госпиталях), ну и так далее, и так далее…

И главное — как вообще можно было заставлять ее сидеть дома, когда всё ее существо, все ее живые клеточки рвались наружу?

Вот даже сейчас, когда еще шли страшные бои, когда еще были возможны даже бомбежки, когда голод неохотно отступал и люди падали в обморок от усталости и истощения прямо на улицах, — люди все-таки старались жить, как всегда. Театр? — да, театр! — оставшиеся в Москве артисты ставили спектакли на сцене бывшей оперы Зимина на Большой Дмитровке, репетировали в нетопленных помещениях, давали спектакли, зрители отказывались спускаться в метро, несмотря на воздушную тревогу, спектакли продолжались. Футбол? — да, футбол! — хотя чемпионаты, конечно, не проводились, футболисты многие воевали, но московские команды все равно играли, люди заполняли стадионы, чтобы просто увидеть фигурки с мячом, бегающие по размокшему полю, чтобы почувствовать вкус нормальной жизни. Концерты, книги, танцы, да, танцы! — это тоже было важно, ну как мама не понимает, вот сразу видно, что они с папой выросли и сформировались до революции, в иную историческую эпоху. Это другие люди, с другим мышлением, но когда папа принес ей эти туфли, она задохнулась от счастья, в первую ночь она поставила их рядом с кроватью, боже мой, невероятно, папа, папа, как он смог, теперь она будет летать, теперь жизнь станет совсем новой…