Площадь отсчета

— Я встану, Мишель, — тихо сказала Любовь Ивановна и села на краю кровати. У нее не было сил даже на то, чтобы волноваться. Тягостное безразличие овладело ею. Она потянулась к голове, поправить волосы, но беспомощно уронила руки.

— Лавинь! Нам надобно поговорить, пока дети заняты с учителем. Это важно.

Любовь Ивановна покорно поднялась и пошла за Михаилом Гавриловичем в кабинет. Муж пропустил ее вперед и тщательно закрыл дверь.

— Садитесь, Лавинь! — она села на большой кожаный диван. — Вы здоровы, мой друг?

Видно, выглядела она действительно ужасно, ей захотелось посмотреться в зеркало, но зеркала в кабинете не было. Сейчас она увидела, что Михаил Гаврилович встревожен не на шутку — это было необычайно при флегматичном его нраве, он ходил по комнате, как приехал, в ботфортах и при шпаге, нервно сцепив руки. Затем, как будто опомнившись, он отстегнул шпагу и бросил ее в угол, с видимым облегчением содрал с себя тесный мундир. В светлом шелковом жилете и белой рубахе он стал больше — кряжистый, с солидным животом, Михаил Гаврилович занимал полкомнаты. Походив, он остановился перед диваном, где она сидела, посмотрел на нее и опять принялся ходить.

— Лавинь… Любовь Ивановна, — он перешел на русский, — я имею вам сообщить нечто, о чем вы узнаете все равно, но я считаю, что будет лучше, ежели вы услышите это от меня… «Он будет рассказывать про мятеж, про то, что Коко замешан», — подумала Любовь Ивановна и тяжело вздохнула.

— Я вас слушаю, Мишель, — кивнула она.

— Мы с вами не были примерные супруги, — запинаясь, продолжил Михаил Гаврилович, — что тем не менее не умалило во мне любви и уважения к вам. Надеюсь, что и вы можете отплатить мне тою же монетой.

— О чем вы, друг мой?

— Дело в том, что не далее как сегодня на Толбухином маяке мною был арестован капитан–лейтенант Николай Бестужев…

И ведь не то, чтобы что–то оторвалось внутри, как говорят в таких случаях, но как будто бы диван вместе с нею стал медленно куда–то проваливаться.

— Вы знаете, что мне незачем вам лгать — я пытался избежать сего ареста, но я был не один. Со мною были лейтенант Орловский и денщик Белорусов. Белорусов узнал Николая Александровича.

Люба молчала.

— Его будут судить, — продолжал Михаил Гаврилович, которого обрадовала столь спокойная реакция жены, он ожидал криков и слез, — и судя по сведениям, которые я имею, он замешан в организации возмущения — и весьма серьезно. Он — преступник, Лавинь!

Она молчала.

— Не пожалеть ни матери… — голос Михаила Гавриловича дрогнул, — ни близких! Поступить противно долгу офицера и христианина! Но полно! Бог ему судья. Мы должны думать о себе!

— О чем вы, Мишель? — Люба слышала свой голос как будто со стороны

— Лавиния! — Михаил Гаврилович стоял над ней, молитвенно сжав крепкие красные руки, — ежели мы с вами жили так, как мы жили… ежели я отказался от привилегий супруга… то я никогда не презрел своих обязанностей! Я в ответе за вас и за детей.

Она смотрела на него, не понимая, к чему он ведет.

— Мне 56 лет, — громко и отчетливо выговорив цифру, словно довод, произнес Михаил Гаврилович, — и карьер мой таков, каков есть, не более и не менее. Чудес не бывает. Неизвестно, найдешь ли, а потерять всегда возможно. В новом году мне должен выйти чин командора!

Она кивала, не понимая.

— Вы должны обещать мне, Любовь Ивановна… поклянитесь, что вы никогда не скомпрометируете нашего имени общением с государственным преступником. Вы не должны искать ни переписки, ни встречи с ним… Обещаете мне это?

Люба молчала. Милый Михаил Гаврилович. Он очень хороший человек, но он никогда не поймет. Ведь это такая безделица — командор, это все просто шитье на рукавах. Неужели он не понимает, что, если бы она, Люба, любила его, а не Николушку Бестужева, она бы точно так же продолжала его любить, что бы ни с ним не случилось? Любила бы и командора, и преступника… А ведь Коко не преступник, он самый благородный человек на свете. «Теперь я настоящая жена моряка», — вспомнила она свои слова. Ну так что ж, никто не помешает ей любить его! Еще казематы такие не построены, чтобы могли помешать женщине любить, кого она хочет!

Михаил Гаврилович смотрел на жену. Ее бледное лицо с кругами под глазами почему–то похорошело, большие серые глаза светились непонятной для него работой мысли. «Вот так живем под одной крышей двадцать с лишним лет, — неожиданно подумал он, — а так друг друга и не узнали… Чему она радуется сейчас? В каком странном мире она живет!»

— Я все поняла, дорогой Мишель! — сказала Люба и легко поднялась с дивана. — Я всегда смогу узнать интересующие меня сведения на словах от Елены Александровны. Ей, ее сестрам и матушке необходима сейчас будет поддержка всех друзей, отказать в которой было бы бесчеловечно, не так ли? А я сейчас же велю подавать обед. Вы голодны?

— Да, пожалуй…