Площадь отсчета

— Нет, я не могу представить, чтобы такое количество образованных людей, собравшись вместе, не смогли принять хотя один мало–мальски толковый проект, — уже кричал Николай, — ваши проекты родили бы катастрофу, милостивый государь! Люди бы стали бродяжить, голодать, грабить и жечь… При том что помещики выступили бы за наследственные владения свои с оружием в руках, и тогда мы уже имели бы войну, и войну гражданскую…

— Я готов согласиться с Вашим величеством, — быстро начал говорить Бестужев, выждав паузу, — все эти проекты недоработаны… но я считаю, что нам, патриотам России, было бы преступно спокойно наблюдать, как страдают люди и как бездействует правительство. Посмотрите, что нас окружает: расстройство финансов, упадок торговли, отсутствие дорог, совершеннейшая ничтожность наша в способах земледелия, произвол судов, взяточничество безмерное — и сравните положение наше с положением Европы. Россия живет в прошлом веке, государь, изменения необходимы, как необходим прогресс…

— А вы считаете, что прогресс — всегда хорошо, Бестужев? И на дороге у него стою я, не так ли?

— Самодержавие, не ограниченное законом, Ваше величество, отбрасывает Россию на годы назад. Мы живем и будем жить на задворках цивилизованного мира. Чем дольше это продлится, тем более мы отстанем…

— …И тем вернее мы сохранимся. Отнимите у России самодержавие, и империя наша распадется в огне революции. Погибнут миллионы людей. Что вы имеете возразить мне?

— Что стране нашей нужны просвещение и свобода!

— Стране нашей нужны власть и порядок, и я буду защищать их до последнего своего вздоха! — Николай стоял напротив Бестужева, — вы слышите, до последнего. Я остановлю революцию на пороге России!

— Вы не вольны остановить время, — сказал Бестужев. Они оба замолчали, тяжело дыша — только скрипело перо в руке Левашова.

— Я выиграю время, — сказал Николай.

— Оно нас рассудит, государь…

Николай опять ходил. Он понимал, что ему не удается переубедить этого человека, хотя он уже двое суток наблюдал, как легко плачут и каются его товарищи. Этот оказался крепким орешком, Бестужев- первый. У него оставался еще один способ воздействия на собеседника.

— Вы знаете, что я могу помиловать вас, если вы раскаетесь. Мне нравится ваша смелость. Хотите, я вас помилую?

Бестужев развел руками.

— В этом и есть недостаток самодержавия, государь. Вы можете миловать и казнить, кого пожелаете, вне зависимости от того, что диктует закон…

— Закон диктует расстрелять вас, милостивый государь! И в любой другой стране вас бы именно расстреляли на месте!

— Как вам будет угодно, — поклонился Бестужев. Николай быстрым шагом прошел к столу, написал записку коменданту крепости и вызвал караульного офицера.

— С вами было очень интересно разговаривать, Бестужев, но вы меня не убедили. Подумайте на досуге, его у вас будет довольно. Если надумаете, напишите мне письмо! Прощайте.

— Честь имею!

Бестужев скомандовал конвою «налево, кругом» и вышел из комнаты в ногу с солдатами.

Николай отодвинул кипу бумаг и взял себя за виски. Только будучи очень убежденным в своей правоте, возможно так упорствовать. Но он тоже убежден в своей правоте. Кто же победил? Да никто. В спорах никто не побеждает.

Из соседней комнаты выскочил Михаил Павлович, взбудораженный настолько, что забыл о присутствии Левашова.

— Какая дерзость, Ника! Это черт знает, что такое! Хорошо, что он мне третьего дня не попался — он бы и меня втянул! Клянусь честью…

— Василий Васильевич, голубчик, оставшихся допрашивайте сами, я вернусь позже, — устало сказал Николай, взял под руку Мишеля и вышел вместе с ним из комнаты. Они медленно шли анфиладой дворцовых зал, вдоль ряда греческих статуй. В плящущем свете свеч гладкий мрамор обнаженных богинь и нимф казался смуглым, живым телом. «Умнейший человек из всех заговорщиков, — тихо говорил Николай, — а видишь, как верит в то, что из России можно сделать Европу. А ведь… — он остановился и внимательно посмотрел на Мишеля, — …а ведь нужно ли?»

Мишель пожал плечами, и они пошли дальше.

НАТАЛЬЯ РЫЛЕЕВА, 18 ДЕКАБРЯ 1825 ГОДА