Площадь отсчета

Когда она вышла, капитан снял жилет, расстегнул на полной груди рубаху и, крякнув, упал в кресла. Ему было душно, а главное — досадно, потому что он думал этим разговором напомнить ей — хотя и косвенно — кто прав, а кто виноват в том, что у них получилось, напомнить ей — кто все эти годы тащил на себе семью, а кто и нарушал священные обеты. И для кого! Для вот этого молодчика! Все аттестовали его прекрасным офицером, морской министр от него без ума — а вот, пожалуйста, проявился в своем истинном свете — человек без чести и совести! А Люба так себя ведет, что как будто она во всем права. О господи, эти мне женщины!

НИКОЛАЙ БЕСТУЖЕВ, 16 ДЕКАБРЯ 1825 ГОДА, ВЕЧЕР

Когда везли из Кронштадта, мелькнула мысль: броситься в полынью — и все к черту. Полыньи заманчиво чернели с двух сторон от разъезженного за день санного пути. Бестужев присматривался, как бы удачнее сшибить с облучка полицейского, да только подумал, что это было бы малодушество. Ну да пусть везут. С самого момента ареста испытывал он странное спокойствие — вот и все — не думать о том, что дальше будет: с этого дня судьба его принадлежит другим. Ну и славно — теперь, где бы то ни было, можно будет выспаться (боже, какое блаженство), не бежать, не лгать, не изворачиваться. Достойно умереть он сумеет, он в этом был уверен, а если жить — на то и дан человеку разум, чтобы применяться к новым обстоятельствам.

Его высадили из саней в десяти минутах ходьбы от дворца, связали руки за спиной и повели по Английской набережной. Он не знал, что на этом как на дополнительной мере наказания настаивал глава Морского министерства фон Моллер. Старик покровительствовал Бестужеву, ожидал для него карьера совершенно блестящего и был не на шутку раздосадован участием Николая Александровича в мятеже. «Предатель! — кричал министр, когда ему доложили о поимке Бестужева. — Негодяй! Так он отплатил мне за доверие! Вести на всем виду — с позором!»

Позора Николай Александрович не испытывал. Шел он по привычке в ногу с конвоем, улыбаясь встречающимся на набережной хорошеньким барышням, правда, был благодарен знакомому адъютанту, который набросил ему на плечи теплую шинель. Дворцовая набережная за последний день приобрела обычный для нее нарядный вид, войск было уже не так много, как накануне, барышни гуляли под фонарями, оглядываясь на военных, а фальконетов памятник, как прежде, простирал в серое снеговое небо свою медную длань. Город пережил потрясение, а значит, и мы его переживем. Страшные события третьего дня ушли в прошлое, да и были ли они?

Во дворце его встретил Васька Перовский, судя по новой форме, уже флигель–адъютант.

— Привет, Базиль, с назначением!

Перовский с ужасом окинул взглядом своего давнего приятеля — ему странно было видеть Бестужева в столь диком наряде. Перовский огляделся по сторонам, потом подошел и молча снял со связанного Бестужева черный картуз.

— Благодарю, Базиль, — улыбнулся Николай Александрович, — мне бы еще причесаться не мешало, ну да и так сойдет.

Василий опять нервно оглянулся.

— Я бы развязал вас, но не могу без высочайшего соизволения… — Перовский как будто извинялся перед ним.

— Не беспокойтесь, мне это решительно все равно, — комически поклонился Бестужев. Ему как ни странно, было весело. Из–за двери в приемную выглянул еще один знакомый, адъютант Лазарев, и скрылся с выражением того же ужаса на лице. Бестужев не знал, что за эти два дня и царь, и его ближайшее окружение спали всего несколько часов, допросы шли не прекращаясь, и все уже насмотрелись на истерическое поведение арестованных. То, что он стоял тут, связанный, и улыбался, было им дико. Его провели в одни двери, потом в другие — у каждых дверей парами стояли гвардейцы, потом наконец, продержав перед третьими, завели в комнату, где он никогда не был ранее. Комната была небольшая, с огромным окном аркою, с тремя столами, на которых ярко горели свечи, с портретом Петра Первого над большим столом. В комнате был один человек, генерал Василий Левашов, которого он видел ранее в свете. Левашов усердно разбирал бумаги и едва поднял голову на вошедшего.

— Капитан–лейтенант Бестужев, ваше высокопревосходительство, — доложил Лазарев, — взят сегодня на Толбухином маяке.

Левашов кивнул, сделав рукою знак, чтобы отпустить адьютанта. Бестужев стоял посреди комнаты, осматриваясь. В эту минуту из–за портьеры быстрыми шагами вышел Николай Павлович.