Плоть

Кафедра истории наняла нового ассистента, и со временем квартиру С-7 занял бородатый, желтоволосый мужчина по имени Оливер Энфилд. Это был вежливый и приличный человек, с особой приветливостью обращавшийся к Сьюзен. Он был настолько любезен, что я думал, не ухаживает ли он за ней; я думал так до тех пор, пока Сьюзен не сказала мне, что он гей. Кажется, женщины разбираются в этих вещах лучше, чем мы, мужчины, но, может быть, это и не так, потому что вскоре с ним стала ходить Элейн. Ходить — такой фигурой речи мои студенты часто обозначают узловую проблему всей мировой литературы.

В качестве сноски: наняв частного агента, Мэтты, наконец, выследили свою дочь Черил, которая все это время жила в Мемфисе. Она не поступила в бордель и даже не жила во грехе, а устроилась работать официанткой. Родители настаивали, чтобы она осенью вернулась в университет, и отец позвонил мне, чтобы я помог ему убедить Черил. Боюсь, что я был груб с мистером Мэттом, но думаю, что он это переживет.

Вилли Таккер вместо университета попал в августе в госпиталь. Как раз перед самым началом осеннего семестра. Сиделка одела его для прогулки и на время оставила одного. В этот момент в сосуды легких попал кровяной сгусток. Вилли начал задыхаться, потерял сознание и упал. Сиделка обнаружила его в таком состоянии десять минут спустя, и больного тут же отправили самолетом в Мемфис. «Вилли — настоящий боец, — заявил в интервью „Дейли Миссисипиэн“ его бывший товарищ по команде. — Он преодолел одну беду, преодолеет и другую». Парня прооперировали и удалили сгусток, и в течение недели наша газета печатала бюллетени о состоянии его здоровья. Но сознание к Вилли так и не вернулось, и он умер от легочной инфекции на следующий день после своего двадцать первого дня рождения. Так как фонд Вилли Таккера стал известен в общенациональном масштабе, его смерть была достойна колонок новостей, и даже «Нью-Йорк таймс» опубликовала некролог. Эта смерть вызвала массу разговоров, затмив жалкий конец Макса.

Так Макс был вычеркнут из памяти города. Никаких больше новостей. Но смерть не останавливает литературоведов (если не считать их собственной кончины, но даже и в этом случае многие из них умудряются публиковаться посмертно). Действительно, только после смерти писателя можно написать его полноценную литературную биографию, то есть тогда, когда открываются его частные архивы. Несколько месяцев назад произвели уборку в кафедральном кабинете Макса. Там было немного вещей: несколько книг, экзаменационные работы и ежедневник, такой же, какие администрация университета раздавала всем преподавателям. Я видел, как швейцар в присутствии Генри Клея Споффорда укладывал эти вещи в большую картонную коробку.

Страницы ежедневника были девственно чисты — я объяснил, что Макс вообще редко работал в кабинете. Споффорд взял ежедневник двумя пальцами и бросил в коробку. Он все делал так, словно на нем были белые перчатки. Он подозревал Макса с самого начала и никогда этого не скрывал. В конце они занялись ящиками стола, нашли в них блокнот, варган и связку резиновых жгутов. Ящики разбухли от сырости и открывались с трудом, а средний ящик не открылся и после неоднократных попыток его выдвинуть. Было решено, что покойный им никогда не пользовался.

Швейцар собрался закрыть кабинет.

— Вы хотите остаться? — спросил он у меня.

Я колебался, сам не знаю почему. Споффорд посмотрел на швейцара и пожал плечами, тот посмотрел на Споффорда и тоже пожал плечами.

— Ладно, я просто прикрою дверь, а вы потом ее запрете.

Они вышли из кабинета, волоча между собой ящик, который едва ли весил больше пяти фунтов. Медленные шаги удалялись в сторону Бишоп-Холла. Я подсознательно надеялся, что найду в этом кабинете что-нибудь, какой-нибудь знак, какой-нибудь сигнал Макса с того света. Было жарко. В воздухе висела нестерпимая духота. Я смотрел на стол до тех пор, пока мне не показалось, что он тоже на меня смотрит. Я очень хорошо помнил, что однажды видел этот средний ящик наполовину выдвинутым. Я решительно шагнул к столу и рывком потянул ящик на себя. Он не поддался. Когда я попробовал открыть его еще раз, то заметил, что он не задвинут до конца, а значит, его можно подтолкнуть снизу и одновременно потянуть снаружи. Я опустился на колени и толкнул. Как только я это сделал, ящик поддался и выкатился из стола легко, словно на колесиках. В нем лежала тетрадь, скрепленная красной спиральной проволокой. На обложке было крупными печатными буквами написано «ЗАМЕТКИ».

Меня всегда интересовало, что делает Макс со своими записями на листочках бумаги. Написанное всегда должно быть зафиксировано и сохранено. Правда, зная Макса, я думал, что он вообще не оставил после себя никаких заметок, полагаясь на вдохновение и память. Он был странным психологическим сочетанием анальной экспульсивности с анальной ретенсивностью; человеком готовым испускать энергию, бросаться на стенку, но одновременно держал себя на коротком поводке, концентрировался и тщательно готовился к подходящему моменту, который мог никогда и не наступить.