Плоть и кровь

Его немного трясло. Когда Саутар вышел из зала в первый раз, он всю свою злость выместил на машине Ребуса, вот и теперь на ней появились свежие вмятины, фары были разбиты, лобовое стекло расколото. Актерам в машине казалось, что они наблюдают вспышку бешенства. Потом Ребус рассказал им о том, что случилось с их декорациями.

Выезжая из Гар-Би в сопровождении полиции, он думал о театральной труппе. Тем вечером, когда он видел беглого ольстерца, их машина была припаркована у «Делла». Он все еще хранил их рекламный листок — тот, что был сложен в бумажный самолетик.

Приехав на Сент-Леонардс, он отыскал их в программе «Фринджа»: «Театр активного сопротивления» — активного в противоположность пассивному, как предположил Ребус. Он сделал два звонка в Глазго. Ему обещали перезвонить. Остаток дня прошел как в тумане. Закрывая то, что осталось от его машины, он почувствовал чье-то присутствие у себя за спиной.

— Ну подожди, хорья морда! — Но, повернувшись, он увидел Каролину Рэттрей.

— Хорья морда?

— Я обознался.

Она обвила его руками.

— Но я — это я. Ты меня помнишь? Я — та, которая бог знает сколько дней пытается до тебя дозвониться. Я знаю, ты получаешь мои сообщения, — мне об этом сказали у тебя в отделении.

Наверное, Ормистон. Или Флауэр. Или кто-то еще, у кого зуб на него.

— Господи Исусе, Каро. — Он отстранился от нее. — Ты с ума сошла.

— Потому что пришла сюда? — Она оглянулась. — Она здесь живет?

Она говорила совершенно беззаботным голосом. Этого ему только сейчас не хватало. Его голова, казалось, вот-вот треснет прямо над бровями. Ему нужно было принять ванну и перестать думать. А чтобы перестать думать об этом деле, ему понадобится немало усилий.

— Ты устал, — сказала она.

Ребус не слушал ее. Он во все глаза смотрел на машину Пейшенс, на калитку, ведущую к ее квартире, потом на улицу, моля Бога, чтобы она не появилась.

— Я тоже устала, Джон. — Она заговорила громче. — Но за целый день всегда найдется время для того, чтобы проявить хоть капельку внимания.

— Не кричи на всю улицу, — прошипел он.

— Не смей мне указывать, что я должна делать.

— Боже мой, Каро…

Он зажмурил глаза, и она на мгновение смягчилась. Ему этого времени хватило, чтобы оценить свои физические и психические силы.

— Ты совсем замотался. — Она улыбнулась и прикоснулась к его лицу. — Извини, Джон. Я просто подумала, что ты меня избегаешь.

— Разве найдется такой мужчина, который стал бы тебя избегать, Каро?

Хотя он уже начал подозревать, что такой мужчина найдется.

— Пойдем выпьем, — сказала она.

— Не сегодня.

— Хорошо, — сказала она, надув губы. Мгновение назад она была буря и пламя, а теперь морская гладь при полном штиле. — Завтра?

— Отлично.

— Тогда в восемь часов в «Кали».

«Кали» означало бар отеля «Каледониан». Ребус кивнул.

— Отлично, — сказал он.

— Тогда до встречи.

Она снова прильнула к нему, поцеловала в губы. Он отпрянул от нее, вспомнив о запахе ее духов. Еще раз такой запашок — и Пейшенс взорвется, как ядерная бомба.

— До встречи, Каро.

Он проводил ее взглядом — она пошла к своей машине — и быстро спустился по ступенькам в квартиру.

Первым делом он включил краны в ванной. Посмотрел на себя в зеркало — и вздрогнул. Он увидел в зеркале своего отца. В старости отец отрастил маленькую седую бородку. В щетине Ребуса тоже пробивалась седина.

«Я похож на старика».

В дверь постучали.

— Ты ел? — раздался голос Пейшенс.

— Нет еще. А ты?

— Нет. Разогреть что-нибудь в микроволновке?

— Да, отлично.

Он добавил пены в воду.

— Пиццу?

— Что угодно.

Судя по ее голосу, она не сердилась. Таково свойство докторов: ты каждый день видишь столько боли, что от мелких болячек — вроде домашних ссор и подозрений в неверности — легко отмахнуться. Ребус стащил с себя одежду, бросил ее в корзину для грязного белья. Пейшенс постучала снова.

— Кстати, что ты делаешь завтра?

— Ты имеешь в виду вечером? — отозвался он.

— Да.

— Да ничего. Если только какой-то аврал на работе…

— Нет, ты уж постарайся освободиться. Я пригласила на обед Бремнеров.

— Замечательно, — сказал Ребус и, не проверив температуру, сунул ногу в воду. Кипяток! Он отдернул ногу и безмолвно закричал, глядя на себя в зеркало.

20

Они завтракали вместе, говорили о пустяках, но скорее как знакомые, а не любовники. Мы, шотландцы, подумал Ребус, народ не публичный. Мы скрываем свои истинные чувства, копим их, словно топливо, на долгие зимние вечера с виски и взаимными упреками. На поверхность выходит такая малая часть нашей сути, — удивительно, что мы вообще существуем.

— Еще чашечку?

— Будь добра, Пейшенс.

— Чтобы сегодня вечером ты был здесь, — сказала она. — Никакой работы.

Это был не вопрос и не приказ, во всяком случае не в явной форме.