Плотин. Единое: творящая сила Созерцания

Душа — это бессмертная жизнь. Она, познавая вечное или, точнее говоря, вспоминая это вечное в себе, является принципом для всего временного, которое без него просто рассыпалось бы.

— Душа есть и зримое воплощение, манифестация диалектики бытия. И эта диалектика может или возносить душу наверх, или склонять ее книзу. Мировая Душа есть мудрое равновесие между верхом и низом, и потому ее изысканная диалектика находится в равновесии и вечно движется вокруг неподвижного Ума. Но та же самая диалектика может возносить душу к Единому и расслаиваться на отдельные души, которые уже обращены к материи.

— Но если душа изменяется, то изменяется ли она под воздействием чувственной реальности?

— Нет. Душа свободна от внешних, материальных воздействий. Аффицируются, испытывают такие внешние воздействия органы тела, а не душа. Душа лишь создает суждения, которые не «впечатления», а понятия, благодаря которым мы познаем вещи. Ни добродетели, ни пороки ничего не привносят в душу в смысле некоего внешнего воздействия. Ведь тот или иной порок, например, есть не что иное, как недостаток блага и по определению не может внести в душу ничего чуждого. А истинная добродетель в конечном счете сводится к подчинению ума, что также не означает открытости души для воздействия извне. Подлинная активность души есть созерцательная интуиция, то есть чистая умственная деятельность. Но и память, восприятия, представления, мышление души суть формы активности. Поэтому изменение души может пониматься лишь как переход от потенции к активности и от активности к потенции…

…Все замолкает в звенящей тишине, и я словно проваливаюсь в сладостном полете в ту, другую реальность…

…Надвигается гроза: быстро темнеет, серые и черные облака беззвучно сталкиваются друг с другом, лучи солнца быстро и робко вспыхивают то в одном, то в другом месте. Угрожающий гул ветра усиливается.

Я нахожусь в небольшом гроте. Путь к нему, да и сам он, сплошь застлан, увит виноградными лозами. Так что, несмотря на ветер и шум деревьев в роще, здесь спокойно. Рядом со скалой бьет ключ, и струйки воды уносятся по пологому склону вниз, в Акмею.

— Сдается мне, что те, которые учредили для нас посвящения, давно уже дают понять нам, что, если кто непосвященным и неочищенным спустится в преисподнюю, тот погружен будет в тину. Очищенный же и посвященный, придя туда, обитает с богами. Ибо, как говорят имеющие дело с посвящениями, тирсоносцев много, но мало истинно вдохновенных. Эти же последние не кто иные, как те, кто правильным образом изучал мудрость, ибо мудрость не есть мудрость сама по себе, она есть путь к себе. И я старался в этой жизни по мере сил и возможностей остаться таким.

Это говорит Платон. Он сидит недалеко от меня и, хотя меня не видит, обращается в мою сторону. Каким-то образом он узнал, что нечто находится в гроте вместе с ним.

— Я уже могу утверждать обо всех, кто писал или будет писать, будто они знают, в чем мое стремление, — слышали ли они это от других, или выдумали сами, — что им нельзя доверять всецело… У меня нет сочинения относительно этих предметов, и таковое не могло бы и появиться. Эти вещи никоим образом нельзя охватить словами… Для этого нужно долгое занятие данным предметом, и нужно вжиться в него, нужно вдыхать его. Зато потом вспыхивает как бы искра, зажигающая в душе оттоле неугасимый свет.

Платон очень стар. Остается три этих года до того, как он должен будет уйти. Весь в белом, с белой седой бородой, с по-прежнему пронзительными черными глазами, он похож на далеких пророков, дельфийских жрецов, индуистских брахманов, в гордом спокойствии внимающих клубящимся видениям.

— Но ведь и подготовка к посвящению есть и само уже посвящение. Сократ умер, как может умереть только посвященный, для которого смерть — только один из моментов испытания Великой Жизни, подобный другим. Смерть как испытание, как подготовка к посвящению… Но не только: умирающий Сократ не случайно и не по привычке поучает своих учеников о бессмертии. Посвященный, знающий по опыту, что материальная жизнь сама по себе не имеет цены, действует здесь как доказательство совершенно иное, нежели все доводы рассудка. Словно здесь говорит не человек — ибо человек этот как раз безвозвратно уходит, — но сама вечная истина.

Я прервал его беззвучно:

— Где временное разрешается в ничто, там подходящая атмосфера, в которой может звучать вечное.