Плотин. Единое: творящая сила Созерцания

Подобно тому, как во Вселенной одни вещи только управляют, как, например, божественные, другие — и управляют и управляются, как, например, человеческие, а именно — они и управляются божественными силами, и управляют сами неразумными животными, третьи же — только управляются, как, например, неразумные животные, точно так же и в человеке, который есть микрокосм, наблюдается то же самое. И в человеке одни части только управляют, как разум, другие же повинуются и управляют, как сердце… Третьи же только повинуются, как вожделение. Но размышляя о человеке как существе многосложном, состоящем из разных частей, надо спросить прежде всего: кому — в человеке — принадлежат чувственные ощущения, представления, образы, мышление, интуиция? Обычный ответ на этот вопрос заключается в том, что это и есть душа. Могу ли я согласиться с этим мнением?

— Нет, и вот почему. Ведь такую душу можно понимать двояко. Либо она совершенно отличается от Всеобщей Души мира, и тогда она есть только нечто, связанное с телом. Или же она полностью принадлежит этой Всеобщей Душе.

Если душа человека — неотъемлемая часть Универсальной Мировой Души как принципа жизни всей Вселенной, всего космоса, тогда она бессмертна и обладает врожденной, вечной активностью и не зависит ни от каких внешних обстоятельств. Но в этом случае ей не нужно ничего бояться и ни перед чем быть смелой, ей нечего желать, скорбеть или радоваться. Ведь она себя саму определяет, не стремится ни к чему, не испытывает никакого недостатка и ничего не получает. У нее в таком случае нет ощущений и основанных на ощущениях представлений и мышления, так как ощущать — это значит воспринимать.

— На человеческую душу это совсем не похоже. Следовательно, человеческая душа, душа конкретного человека — цезаря, патриция, раба — отлична от Универсальной Души мира и каким-то образом связана с телом. Но эта связь души с телом, даже при поверхностном размышлении, может мыслиться, в свою очередь, двояко: либо тело — орган души, либо тело и душа образуют вместе некое новое соединение.

— Предположим, что тело — орган души. Но тогда, во-первых, ощущения такого органа вовсе не обязательно должны передаваться пользующемуся этим органом мастеру. А во-вторых, можно понять, как передаются впечатления от тела к телу, но совершенно непонятна передача состояний тела полностью отличной от тела душе. Итак, душа не получает от тела, как своего органа, впечатлений.

— Тогда остается другая возможность — тело и душа каким-то образом соединены…

— Но и такое соединение, в свою очередь, можно понимать, по крайней мере, трояко: как некую смесь, как некое сплетение, как новый воплощенный эйдос. Но смесь совершенно различных вещей, например, звука и линии, абсурдна и невозможна. А при сплетении вплетенное может и не испытывать того, что испытывает то, во что оно вплетено.

— Таким образом, тело и душа составляют некое новое явление. Как это происходит? Душа как принцип жизни как бы сообщает, дает, впитывает в тело свои функции, так что тело становится живым. И только тогда тело получает свои способности к ощущениям и аффектам. Представь соединение эйдоса меча с железом: при этом возникает меч. Вот так и душа создает из тела и истекаемого из нее как бы света своеобразную специфическую природу живого тела. Тело, освещаемое душой, есть лишь подобие, отражение души. Если опять вернуться к нашему примеру: эйдос меча — совершенен в себе самом, а совершенство материальных мечей лишь подобие этого эйдоса, потому ведь и не найти двух полностью похожих железных мечей.

— Итак, весь человек — живое существо. Но он одновременно есть животное существо, в котором соединены душа и тело. Ему принадлежат ощущения и аффекты, а истинный, внутренний человек, обладает и способностью к образным представлениям, мышлению, размышлениям, интуиции. Каждый из нас похож на существо, погруженное в той или иной степени в воду, остальной частью выдающееся из воды. Вот это последнее — истинный, внутренний человек.

— Чтобы пояснить это, возьмем такие суждения, как «я родился» или «я умер». Для того, чтобы эти суждения имели какой-нибудь смысл, — а они этот смысл имеют в глубочайшей степени, — необходимо, чтобы подлежащее и сказуемое в этих суждениях были отличны одно от другого и не совпадали в одном неразличимом тождестве. И получается, что «я» — это одно, а рождение или смерть — это совсем другое.

— Но что же такое тогда это «я», то есть само-то «я», которое мы называем «истинным человеком»? Какие бы предикаты мы ни приписывали «внутреннему человеку», этому «я», всякое новое суждение, здесь возникающее, обязательно предполагает какое-то отдельное существование какого-то «я», «истинного человека», которое не исчерпывается никакими предикатами. И почему это происходит?