Плотник Реос

Но настал день, и к дому Реоса подъехали возы, привезли доски, дранку. Что Виллему делать с ними — не иначе как чинить дряхлый, трухлявый домишко, чтобы продержался подольше. Если заделать дыры на обомшелой кровле, обить подгнившие стены досками, авось это жильё — отцово наследство — приютит Виллема до самой смерти, а дольше и не надо. Тогда снарядят плотника в последний путь, всё его добро, всю движимость продадут с молотка, а у хибарки, чьи стены не будут тогда помехой ни ветру, ни дождю, крест-накрест забьют досками окна и двери, и никто здесь больше не поселится. Развалится дом, как все старые дома, где нет хозяев. Придёт денёк, и кто-то сорвёт доски с дверей ли, с окон, заберётся в комнаты. Чьи-то руки, жадные урвать добычу, похватают что придётся. Так со временем всё и растащат: камни из фундамента, оконные рамы, половицы, даже старые железные гвозди из стен повыдергают. Потом разломают кровлю, стены и всю жалкую лачугу, где жил плотник Виллем Реос, разнесут в конце концов на топливо

Да ведь не знает человек, когда придёт его смертный час, а пока живёшь — живи, и пришлось Виллему починять лачугу. На горбатой крыше пролегли белые драночные заплаты, одни поменьше, другие побольше, и домик стал выглядеть по-иному, как — трудно сказать. Сапожник Веске, отрываясь порою от работы, поглядывал в окно и бурчал:

— У этого Реоса не дом, а корова-пеструха. Поглядишь — смех разбирает.

А когда забелели новые доски — ими снаружи обили стены, — в деревне не преминули заметить:

— Женится Виллем — дело верное. Не стал бы он зря гнездо править. Небось жену домой приведёт!

Звонкие удары молотка неслись к деревне, и всем было ясно, что Виллем намерен наладить свою жизнь, как по весне налаживают старую лодку, готовя её к плаванию. Ведь горько же обрекать себя на слом, если можно ещё кое-что подправить. Ведь жалко бросать обветшалый ялик, если можно ещё поплавать на нём, к тому же не одно лето.

Правильно рассудили люди: Виллем что-то замыслил.

*

По воскресеньям вечером к нему часто наведывалась Аннь, батрачка с Кеблаского хутора, забегала открыто, не таясь от людей. Выла она молода, в пору идти на конфирмацию, и заплетала волосы в две косы, жёлтые, как мёд. Это она протоптала тропинку между хутором Кебла и домиком Виллема. Молва ей нипочём: как урвёт время, накинет на плечи шаль — и вон из хозяйской горницы. Слышали на хуторе, как лаял пёс, заприметив Аннь, бегущую по полю. Пролает пёс, угомонится, а девушка уже у Виллема.

Что ни день ходила к нему, иной раз и по делу: пошлёт её хозяйка дно у кадки сменить, или новые ободья надеть, или какой-нибудь там валёк смастерить — куда пойти с таким заказом, как не к плотнику. И спешит Аннь, редко куда так торопится: ног не обует, босиком несётся по слякоти, по осенней пашне. Подбежит к пёстрому домишку, застучит в окно, да так, что на деревне слышно. По этому стуку Виллем и догадывался, кто у него под окном.

— Зябко, зябко!

Дрожь пробирает девушку. Прибежит — и сразу к печке, к огню, сожмётся в комочек, зубами стучит: холодно!

— За ушатом пришла, Виллем. А завтра я опять работёнку принесу.

Выходит, что правда не зря пришла. За ушатом. По-напрасну она не придёт!

Виллем, сидя за столом, молчал, ел, поливал рассолом печёную картошку. На плите шипела сковорода, жарился кусок мяса. Даже головы не повернул Виллем, когда пришла Аннь, — преспокойно продолжал есть, как будто не замечал гостью. Но Аннь знала что плот-ник скуп на слова. Она не стала нерешительно мяться, стоя у стенки и держа руки под фартуком. Нет, она захлопотала, заегозила по комнате, что хотела, то и делала, что придётся, то и говорила.

Вот подошла к столу, косы вразброс — одна на спину откинута, другая на груди, сама подбоченилась. Подошла, глазеет — куски считает, гримасничает. Или в углу бочку с капустой оглядит, сунет в рот два-три волоконца, пожуёт — сплюнет на пол:

— Капусты-то сколько! Ух, горькая!

И опять давай зубоскалить, потешаться.

— Капустой твоей батраков в имении кормить — и то на несколько лет хватит, а тебе одному с ней нипочём не справиться. Может, жениться надумал, кто тебя разберёт — скрытный ты, ровно вода на болоте. Говоришь с тобой и не знаешь — вдруг сгребёшь, облапишь…

Сама посматривает на плотника, смеётся чуть ли не до слёз.

— Не сгребу, — говорит Виллем.

Согнувшись, он поднимается из-за стола и ногой подталкивает к Аннь пустой деревянный ушат. Не нужен он больше Виллему — капуста уже засолена со вчерашнего вечера.

— Забирай да иди, свободна твоя посуда.

— Ну нет, я так скоро не уйду, не думай! — говорит Аннь. — Погляжу ещё, на чём наш холостяк почивает? Хороша ли кровать у мастера?

Подняла с краю одеяло-шинель, пощупала матрас, молча покачала головой, смеяться перестала.

— Собачье логово, — сказала невесело. — Иначе и назвать не сумею — собачье логово!

Юркнула в кровать, легла на спину и, заложив руки крестом под голову, искоса наблюдала за Виллемом. По бокам кровати высились доски, они почти целиком закрывали девушку. Словно со дна гроба, выглядывала оттуда Аннь.