Пловцы

Она стала каждое утро засовывать в лифчик салфетки, чтобы не было видно сосков. Она настаивала на том, чтобы изо дня в день пить кофе из одной и той же грязной чашки из полистирола. Она зациклилась на грузовиках (они были ужасны), новостях по телевизору (хороших новостей не было), неуправляемых детях в ресторанах (во всем виноваты родители), красных сигналах светофора (она их ненавидела), полицейских машинах (их следовало запретить). Когда ее кузина Харриет взяла ее на выходные на остров Каталина, раскрашенные статуи буйволов на главной улице Авалона свели ее с ума. «Какие они ужасные!» В продуктовом магазине, когда она видела кого-то похожего на себя – маленького роста, в возрасте, с черными волосами, с узким разрезом глаз, – она подбегала к этому человеку и спрашивала: «Извините, я вас знаю?» Обычно на нее смотрели и спрашивали в ответ: «А я вас знаю?» Но на этом их общение заканчивалось.

Ее постоянное желание быть со «своими».

Женщина по ту сторону занавески – вьетнамка. У нее красивое лицо без морщин. У нее блестящие черные волосы. Она никогда не встает с кровати. К ней никогда не приходят гости. Она не произносит ни слова. Большую часть времени она спит. «Девяносто три года», – сообщает вам медсестра. «Не думаю, что она выживет», – добавляет ваша мама. Она берет две таблетки из крошечного бумажного стаканчика и проглатывает их. «Когда мне станет лучше, – говорит она вам, – мы пойдем по магазинам. Я куплю тебе новое платье». За окном молодая женщина на парковке умоляет своего ребенка выйти из машины. Ваша мать стучит по стеклу один раз, а затем поворачивается к вам. «Ты знаешь, что тебя кормили грудным молоком?» – спрашивает она.

Пять раз в неделю в течение четырех лет она навещала собственную мать в точно таком же доме престарелых. Она чистила ей зубы нитью. Она расчесывала ей волосы. Она стригла ей ногти. Она массировала ей ступни и втирала лосьон с алоэ вера, обогащенный витамином Е, в промежутки между ее пальцами. Она читала ей некрологи из газеты «Рафу Симпо». «Госпожа Мацуэ умерла от осложнений после инсульта!» И каждую пятницу она непременно приносила ей ее любимые сладкие бобы мандзю из пекарни Фугэцу-до. «Она так хорошо о ней заботилась, – говорили вам нянечки, – что нам ничего не нужно было делать!»

За все годы вашего отсутствия дома вы ни разу не пригласили мать навестить вас. Вы ни разу не написали ей. Вы ни разу не позвонили, чтобы поздравить ее с днем рождения. Вы ни разу не свозили ее в Париж, Венецию или Рим – во все те города, которые она всегда мечтала увидеть, – Когда отец выйдет на пенсию, говорила она, но потом, в конце прошлого года, когда он наконец вышел на пенсию, он был слишком уставшим – в города, куда вы сами ездили не один, а несколько раз: на свадьбу, в медовый месяц, на литературной фестиваль, на церемонию награждения, на премьеру театральной постановки на французском языке вашего второго романа, который вы написали на основе самых болезненных и трудных лет ее жизни (а вот она отвезла свою восьмидесятиоднолетнюю мать в десятидневный «листопадный» тур по Новой Англии в год вашего отъезда в колледж: купила билеты на самолет, арендовала машину, забронировала мотели, проложила длинный и извилистый маршрут через три штата так, чтобы точно попасть на тот момент, когда листья будут на пике своих красок, и – несмотря на то, что она никогда, за исключением того единственного раза во время войны, не была к востоку от реки Сан-Хоакин – она сама вела машину). Когда она спросила вас, почему вы не были ближе, вы ответили, что не знаете. Вы закрывали дверь. Вы отворачивались. Вы выросли тихой и смирной, как животное. Вы разбили ей сердце. И вы писали.

А теперь, теперь, когда вы наконец вернулись домой, уже слишком поздно (ваша подруга Кэролин только что свозила свою мать в двухнедельный круиз на Аляску и сказала, что это была лучшая поездка в ее жизни).

В дверной проем комнаты для занятий вы видите ее фигуру, сгорбившуюся над круглым столом вместе с другими пациентами и обводящую по контуру кролика на рифленой бумажной тарелке. Над ней, на стене, орет телевизор. Вы касаетесь ее плеча сзади, она замирает и поднимает на вас глаза. «Это может и пятилетний ребенок!» – говорит она. И опять начинает обводить кролика. Через несколько секунд она снова останавливается. «У тебя слишком сухие волосы», – говорит она. А потом: «Где твой отец?»