Плозия

Я слушал ее, временами мне и правда было интересно, но то, что произошло потом, все равно крайне удивило меня. Можно даже сказать, шокировало. Помню, я сидел на пуфах в общей комнате, и она все не приходила. Хотя я и полу-отсутствовал все то время, эта деталь болезненно врезалась мне в мозг, вызывая какое-то недомогание и, казалось бы, беспричинное беспокойство. Периферическим зрением я заметил волнение, происходившее вокруг, какую-то суету. Я медленно поднял голову, словно аутист, и увидел бегущих мимо, явно чем-то серьезно обеспокоенных медсестер. Чисто инстинктивно я поднялся с пуфа, на котором сидел, и последовал за ними. Меня как будто не замечали. Я спокойно прошел сначала вглубь общей комнаты, куда обыкновенно не совался. Потом вышел в такой же длинный коридор, как тот, что был на моей, то есть северной, стороне здания, если я вообще правильно ориентировался, если понятия частей света работали так, как я себе представлял.

Обнаружение источника всеобщей суеты не заставило себя долго ждать. Через несколько дверей по левой стороне коридора, которые, очевидно, принадлежали женским палатам, была одна открытая, в проеме которой толпился персонал клиники и несколько пациенток из соседних комнат. Они подходили, заглядывали внутрь через плечи друг друга, увеличивая толпу еще больше. Мое апатичное настроение в тот момент сменилось нарастающим испугом, сердце начало биться чаще, и вот я уже проталкивался сквозь скопление зевак, дабы моему взору открылось то, что я так боялся увидеть. Мертвое тело моей собеседницы, которая вскрылась на полу своей палаты с помощью обычного деревянного карандаша. Сложно представить, что кто-то убил себя таким необычным орудием. И тем не менее это было так.

Я оказался в центре комнаты, стоя совсем рядом с мертвым телом девушки, и смотрел в ее пустые, безжизненные глаза. Не помню, что произошло потом. Упал ли я в обморок, отвели ли меня санитары куда-то в другое место. В любом случае, воспоминание подошло к концу, я снова был в кабинете психиатрши. Она смотрела на меня, сидя в своем кресле, совершенно серьезными и спокойными глазами. Ни прежней улыбки, ни загадочности, в ту секунду они были неуместны, и она была в состоянии это понять.

– Расскажите о том, что вспомнили, – будто бы предложила она, настолько ненавязчиво звучала ее реплика. Скорее совет, чем просьба или врачебная рекомендация.

Не пытаясь думать о том, могла ли она знать, какие воспоминания я увидел, я рассказал. После мы оба погрузились в задумчивое молчание, но едва ли ей как моему терапевту было дозволено оставлять меня наедине со своими мыслями в разгар сеанса, а потому она вновь нарушила тишину:

– Что вы обо всем этом думаете?

– А что я могу думать об этом? – ответил я вопросом на вопрос.

– Как вы себя чувствовали, когда увидели вашего друга мертвой?

– Не знаю, можно ли назвать ее другом, – только и смог сказать я.

– Вы сказали, что хотите разобраться, но отчаянно этому сопротивляетесь. – заявила леди-доктор.

«Откуда ты знаешь, что это Твое воспоминание, а не навязанная тебе идея?» – услышал я голос Вергилий в голове.

– Понимаю, – вдруг сказала дама-целитель, – для вас увиденное – как отрывок из фильма, который вы никогда до этого не смотрели, не так ли?

Удивившись точности аналогии, я ответил:

– Пожалуй, что так.

– Что ж, давайте договоримся быть честными друг с другом до конца. Я – ваш врач, но не могу заставить вас пойти на поправку, если вы сами того не захотите. А для этого вам нужно принять окружающую действительность.

Я молчал, думая, что уже и так принял ее, но в глубине души понимая, что это не совсем так. «Не сдавайся, – говорил Вергилий, – еще есть выход, это не твое место».

– И что я, по-вашему, должен для этого сделать? – произнес я, чем вызвал улыбку на лице терапевта.

– Расскажите, что еще не рассказали.

Ответ был более чем предсказуем, но по какой-то причине я не решался пойти на этот последний шаг. Как будто от этого зависела моя жизнь, словно это была страховка, которую я не хотел отпускать. Единственным, что я знал наверняка, было то, что мне нужна была какая-то определенность. Я больше не хотел блуждать в потемках, а потому решил заговорить.

Последним, что я услышал от Вергилия в своей голове, перед тем как отдаться на попечение реальности лечебницы в лице моего терапевта, было: «Это был ты, тот человек в проходной реальности, о котором я тебе читал, тот, что молился столбу, когда я нашел его. Это был ты».

Глава 12.

И вот терапия началась. Настоящая терапия. Самоубийца стала вдруг моей давней подругой, по которой я очень скучал. Подобное кататонии состояние, в котором я якобы пребывал на протяжении почти трех лет, я принял как данность. Вергилий превратился в плод моего воспаленного воображения, которое «не отпускало меня в реальность окончательно», как выразились доктора. Мой психотерапевт стал не единственным, кто приходил на беседы – к ней иногда присоединялся главврач. Наконец, спустя недели на очередном сеансе она подняла острый вопрос: