Стремление властей осуществлять меры по гонению на Церковь руками правящих архиереев как бы переворачивало вверх дном всю традиционную систему святоотеческого благочестия. Но многие епископы умели вовремя распознать коварство безбожников.
«Одни из них находили выход из положения дипломатическим путем, — обрисовывают ситуацию того времени очевидцы, — другие откровенно противостояли произволу, третьи соглашались с требованиями уполномоченных, четвертые сочетали дипломатию с противостоянием».
Духовная дочь митрополита Ярославского и Ростовского Иоанна (Вендланда) рассказала о том, что в дневниках его сестры, монахини Евфросинии, после ее смерти прочитали запись: «Бедный владыка! Как тяжело ему, что близкие люди предают его». И дальше назывались имена людей из окружения владыки, которые доносили в «органы» всю информацию о том, что делает, говорит и с кем встречается митрополит Иоанн.
В 20–30 годы с духовенством расправлялись открыто: мученическую кончину и мученические венцы приняли тысячи церковнослужителей. А что делать священнику, который слышит от уполномоченного по делам религий откровенное предупреждение: «Не смейте поднимать приход, а то сниму с регистрации?» Практиковался и такой метод: прежде чем зарегистрировать молодого священнослужителя на приход, с ним проводили беседу, при которой присутствовало третье лицо. Большая часть этой беседы заключалась в том, что уполномоченный по делам религий выходил за дверь, а присутствующее третье лицо вступало в разговор, в котором желающему зарегистрироваться священнику предлагалось доносительство на сослуживцев и прихожан. От результатов разговора зависел и вопрос регистрации, при этом причины отказа уполномоченные не обязаны были объяснять.
Известен достоверный случай, когда в одной области владыка назначал в кафедральный собор семерых диаконов одного за другим. Всем семерым уполномоченный по делам религий отказал в регистрации после их беседы с упомянутым третьим лицом — молодые люди не хотели торговать совестью…
Любого священника в любой момент могли объявить «неблагонадежным» со многими вытекающими последствиями. Даже неоднократно имели место фабрикации уголовных дел против духовенства.
Вот в такое время принял монашеский постриг и дал святые обеты служения Христу отец Павел. Хоть и назначен он был в один из отдаленнейших приходов епархии, в покое его не оставили.
— Клеймо заключенного долго еще на мне будет, — повторял он до последних лет своей жизни.
Часто, приехав с проверкой в Троицкий храм села Верхне-Никульского, представители власти с удивлением видели вместо священника убогого старика, одетого в сатиновую рубаху и такие же штаны с одной закатанной до колен штаниной, который вместо того чтобы с почтением и боязнью встретить официальных гостей, сновал мимо них туда — сюда с полными ведрами всяких нечистот — то туалет по своему обыкновению чистит, то помои выносит… Один раз так и не дождались его — плюнули и уехали. А что с дураком разговаривать?
Некоторые представители органов проявляли настойчивость. Начнут задавать каверзные вопросы;
— А как вы относитесь к Ленину?
Отец Павел, крестясь на столб с электропроводами, отвечает:
— Спасибо Ленину, он свет дал.
Так и Христа испытывали фарисеи, чтобы уличить его в каких-либо неблагонамеренных помыслах против существующей Римской власти. Подав допрашивающим его монету с изображением императора, Христос ответил: «Отдавайте Кесарю кесарево, а Богу — Богово».
Этому учил и отец Павел — быть законопослушным гражданином и свято беречь православную веру. Что касается вождя мирового пролетариата, то когда захоронили его в 1924 году — произошло это еще при Святейшем Патриархе Тихоне — то повредили при сооружении мавзолея канализационные трубы, и из-под коммунистической пирамиды потекли вонючие нечистоты.
— По мощам и елей, — сказал на это отец Павел.
Конечно, за такие высказывания в то время могли не только с прихода снять, но и статью дать соответствующую. Отца Павла спасало только его юродство. Он так и говорил: «Если я юродствовать не буду, так меня опять посадят».
Избранный им подвиг юродства во Христе давал единственную возможность быть свободным в несвободной стране.