Плывёт кораблик в гости. Стихи и переводы

Шакал на лису косится:

– Твой-то того, с большой дороги… – и тоже замедлил шаг.

А козлёнок во всю мочь вопит:

– Ах вы, рожки, мои рожки,
Ножи острые!
Из-за вас в лесу лисицы
Все бесхвостые!

Оглянулась лиса с опаской на хвост, на свою красу, совсем расстроилась: «Ну и времена настали! Хоть в лес не ходи».

Забрались все трое под тёмный куст – ждут, что будет.

А козлёнок-то свою компанию на лужайку привёл, где вчера гулял. Цветы, да бабочки, да сена стожок, а у стожка медведь привалился: то ли спит, то ли про мёд думает. Телёнок с ягнёнком от страху ни бе ни ме! Пропадают.

– Ох, чешутся рожки мои! Ох, на медведя иду! – подпрыгнул козлёнок и скок-скок к стожку:

– Ах вы, рожки, мои рожки,
Вы рогатины!
Очень хочется отведать
Медвежатины!

Боднул медведя в бок, с другого заходит. И в брюхо его, и в брюхо, вконец осерчал:

– Я из него дух-то выбью!

А как стал заходить с куста, где волк, шакал да лиса затаились, не выдержали разбойники – побежали в разные стороны: три просеки сквозь орешни и посейчас видны. А телёнок с ягнёнком вовсе без чувств лежат, копытца отбросили.

– Вставайте, товарищи, ушла беда! – просит козлёнок.

Еле на ноги их поднял. А про то, что вчера один косарь у стожка медвежью шубу на просушку оставил, говорить не стал. Сказать-то можно, да для друзей же хуже, уваженье не то.

И пошли они, весёлые, дальше – чинару искать.

Рожки-то у них всё равно чесались.

* * *

В Тюмени я только до вечера и погостил у Другваси, хотя мы уговаривались, что я останусь ещё на целую неделю. Словно тот, давно уже не слышанный комариный голосок звенел и требовал: «В Евлах! Только в Евлах!» В далёкое детство, которое я не навещал уже целую вечность! Туда, где плывёт в ещё тёплых сумерках ласковый голос матери, где стоит у дороги тысячелетняя чинара, укрывая своей кроной селенья, табуны и озёра…

Оказывается, иногда надо уехать за тридевять земель, чтобы оглянуться на своё детство, затерявшееся среди лет и просторов, но всегда ожидающее тебя на ступеньках покосившегося крыльца – там, на малой, вечной твоей родине…

Другвася всё понял, он не обиделся и проводил меня до самого трапа самолёта. Вместе с Мухтаром: его он держал на поводке. Помню, как козлёнок поставил на трап своё лаковое копытце, словно собираясь забраться вслед за мной в самолёт, посмотрел на восторженную стюардессу и насыпал на бетонную гладь тотчас разбежавшиеся орешки…

Самый справедливый сторож на свете

Служило пугало сторожем на огороде. Хозяйство большое: одной клубники три гряды, да виноград-скороспел, да помидоры, да зелень, да инжир, да картошки немного. Всё на одной ноге не обойдёшь.

Вот и стоит старое пугало ровно посерёдке, руки врастопырку, словно вора ловит. А как задует ветер с моря, вздуется тельняшка на пугале, затрепещут сигнальными флажками лохмотья да рукава, зазвенят корабельными склянками консервные банки – тут и засвистит сторож в свисток ли боцманский или губным манером, из-за усов не поймёшь: «Свистать всех наверх!» А потом опомнится и шикнет: «Кыш-кыш, проклятые!» Птицы и улетают.

Впрочем, птицы совсем его не боялись. А если и улетали, так только из личного уважения: ведь вот какой пост занимает, а чтоб клубнички спелой отпробовал или виноградом попользовался – такого за ним не водилось. Кристальной честности сторож. Хозяин, бывало, ему новенькую побрякушку приладит, подправит кое-что или завалящую папаху натянет по самый флюгер – он и рад. Хоть и смешон убор, не бескозырка, да внимание дорого!

Любил он всякие истории из жизни рассказывать – было б только кому слушать. А слушать было кому. Какой-нибудь дрозд-прохвост скажет ему: «Ты бы рассказал, дядя, как на турков ходили…» Он и пойдёт: «Как сейчас помню, дело ночью было. Стою я на вахте, совсем один…» Соберутся скворцы, да горлинки, да всякая птичья мелочь, даже с соседских огородов прилетают, ягоды поклёвывают и слушают, слушают… А всё мало! «Ты бы лучше, дядя, как на тигра ходил, рассказал». Он только руками разведёт: «Что ж, это можно. Как сейчас помню, дело ночью было. Стою я на вахте, совсем один…»

Наслушаются птицы до железной оскомины в клювах – и по домам. А другие уж тут как тут. В общем, дружно жили. Ну, а если иной раз и пошумит старый сторож, понять можно: значит, ветер с моря, оттого и разволновался.

А вот когда в доме хозяина не стало, прямо на глазах сдал. Хоть и не сгорбился, да как-то завалился вбок, в папаху весь головой ушёл, ничего уже не видит вокруг. Побрякушки гремучие попадали около, налились ржавой водой. Совсем плох сторож, до весны не дотянет.