Но я взяла ведёрко, прыгнула с крыльца – и полетела. Волосы мои развевались, словно хвост воздушного змея, полотняная камлейка[3]
надулась, как парашют, и я парила до самого бабушкиного дома, держа на весу ведёрко и перебирая в воздухе лёгкими ногами. Жаль, что обратно пришлось идти пешком, потому что глазастые головы хариуса в это утро тоже хотели летать, и мне приходилось хорошенько следить, чтобы они не разлетелись по всему посёлку. Зато потом мама разрешила мне слетать на речку вместе с моим кудлатым Вытелем. «Только недолго!» – крикнула нам вдогонку. Надо же! Видно, боится дома одна оставаться. Но ничего, с годами это пройдёт.Речка нам с Вытелем всегда рада. Только заглядись на берегу – сразу цапнет, сапожки зальёт, Вытеля, из-под камня подпрыгнув, окатит. А если палку в неё кинешь – подхватит, понесёт, подпрыгивая, мохнатая речка, похожая на озорного щенка. Вытель палку у неё отберёт, вылетит из воды на берег – и ко мне. Ох, хитёр! Пока я палку поднимаю, он – фырррх! – с головы до ног меня обрызгает. Да и я в долгу не останусь. Весело!
Мы и не заметили, пока гонялись друг за другом да брызгались, как появились неподалёку от нас малыши. «Девочка, девочка! – позвала меня малышка в расшитой цветами камлейке. – Можно мне твою собаку погладить?»
И все они по очереди стали гладить Вытеля. А он разлёгся, положив голову на вытянутые лапы, и, чтобы посмешить малышню, вскидывал то одно, то другое ухо, то оба сразу. Но тут прибежала белокурая рассерженная тётя, посмотрела на всех нас сквозь огромные перепуганные очки, ахнула, замахала руками и погнала ребячью стайку к детскому саду за зелёным штакетником. А девочка в расшитой камлейке то и дело оборачивалась и плакала, плакала, не закрывая рта. Бедные дети! Сейчас им будут мыть руки и ставить градусники, уж я-то знаю.
Но Вытель на них и не смотрит. Он притаился за кустом – хвост по ветру, уши торчком, настоящий охотник, выслеживающий добычу! И я сажусь на корточки рядом с ним, приставив ко лбу козырьком ладошку, как в засаде, как в кино про пограничников. Тс-с-с! Вот они, нарушители границы, – смешные зверьки еврашки, похожие на маленьких человечков. Особенно когда они стоят на задних лапках. Наш дедушка, который верит во все сказки, и вправду думает, что еврашки – маленькие человечки, заколдованные злыми духами в стародавние времена. Ему об этом ещё его дедушка рассказывал. И вот они торопятся на водопой, сказочные еврашки-человечки, к прозрачной весёлой реке зелёным-презелёным утром.
Два шажка – скок-скок! – и встанут, прижимая лапки к груди, как детсадовские малыши, когда просят, чтобы их не ругали. Потом засвистят: «Пить-пить!» – и снова два прискока. Одна еврашка уже попила – умывается. Лапкой о лапку быстро трёт, словно боится мыло уронить, а потом и за мордочку принимается, за глазки. Я-то этого терпеть не могу, потому что – мыло. А еврашке хоть бы что! Надо бы разглядеть её получше.
Но только я выползла из-за куста, как какая-то птица выпорхнула прямо у меня из-под носа. А рядом в траве неуклюже запрыгал, замахал дрожащими крылышками рябой птенец-толстячок. Тут Вытель выскочил как полоумный и придавил его лапой!
«Назад! – кричу. – Нельзя!» Птенца у него отбираю. Да поздно: два больших пера на правом крылышке надломлены. Верещит птенец от боли, все руки мне исклевал. А Вытель то носится кругами, то к земле припадает, клыками прицеливаясь к беспомощной своей добыче. И глаза его, не видящие больше ничего другого, горят торжествующе и азартно, как у настоящего охотника. Такие глаза я видела и у папы, когда он возвращается с охоты со связкой диких уток, притороченных к широкому поясу. И тогда в доме все радуются, особенно мама: огонь разводит, воду кипятит, перья ощипывает. А меня посылает к дедушке и бабушке – на утиное жаркое пригласить.
Так, может быть, и мы с Вытелем настоящие охотники, коли есть у нас добыча? Может быть, теперь папа будет брать нас в тундру и подарит мне настоящее ружьё? Да что там утки! Я песцов настреляю, я тюленя добуду! Отдыхай, папа, за оленями приглядывай, а мне ружьё отдай – уж мы с Вытелем всем чем надо семью обеспечим…
– Ты что это наделала, бессердечная?! – вспыхнула мама, увидав птенца. – Птаху замучила, чужое дитя! Ну-ка дай сюда… – и мокрой тряпкой отогнала заскулившего Вытеля.
– А папу – папу ты не ругаешь… – заплакала я, чувствуя, как зелёный мир вокруг теряет краски и очертания.
– Папа охотится на взрослых птиц. А они умные, они любого охотника перехитрить могут. А птенец – беззащитный. Гляди, и крылышко сломано…
И тут я заплакала так громко, что даже Вытель не выдержал и тоже завыл.
– Иди умойся, – сказала мама. – А я ему пока крылышко перевяжу. Чем кормить его, знаешь?
– Знаю, знаю! – обрадовалась я. – Сгущённым молоком! Юколкой[4]
! У меня и конфеты есть, мне не жалко…– Ах ты, глупенькая! – засмеялась мама. – Того, что ты любишь, птицы не едят. Придётся мух да комаров ловить, червяков выкапывать, мелкие камушки на речке искать. И гляди, как бы Вытель птенца не цапнул. Ведь ты теперь – его мама.