С прощальной, щемящей грустью глядел я на африканское сердце, омываемое голубым океаном, и оно становилось всё меньше и призрачней, словно это таял на глазах воздушный шар, уплывающий в бесконечное небо. Прощай, Африка!
– Глупости! Какие глупости! – опять что-то гневно пропищало у самого моего уха. – Сегодня нам принесут билет. И если ты не поедешь в Африку, если ты не поедешь…
Но я теперь думал только о Другвасе, я видел его голову, именно не лицо, а голову, потому что лицо его совершенно утопало в зарослях таёжной бороды, из которой, как два огня электрички из тоннеля, сияли смешливые его глаза. И он обижается, что я всё не еду. И вот ждёт – в последний раз. Прощай, Африка!
Но разве не романтичней, разве не заманчивей звучат даже сами названия этого необъятного сибирского края, где нефти добывается столько, сколько нам в Баку и не снилось! Са-мот-лор – это большая нефть. У-рен-гой – это большой газ. Сургутская ГРЭС – это море света. А Тюмень, самый древний город Сибири? Подумать только – и я это увижу своими глазами!
Походный рюкзак был уже собран. Из вещей, приготовленных для Африки, я оставил только подзорную трубу и шляпу. Что и говорить – с подзорной трубой можно волка заметить раньше, чем он тебя.
И вот меня уносит, уносит, как лист чинары, и неоглядная земля подо мной, такая неожиданная и родная, что и малые стога на первых косовицах, преображённые самолётной высотой и золотым полднем, казалось, пахнут давно забытым запахом тёплого хлеба.
Но чем ближе к Тюмени, тем всё меньше становилось зелени, она истаивала, переходила в сиреневую дымку лесов. Потом замелькали барашковые тулупчики снега, а вскоре внизу потекла и устойчивая снежная пелена, разрываемая кряжами тайги, перечёркнутая автострадами и железнодорожными путями. Города и посёлки плыли в ней, как большие и малые океанские острова.
– Самолёт идёт на посадку, – ласково предупредила стюардесса. – Температура воздуха в Тюмени минус пять.
И все посмотрели с улыбкой на мою соломенную шляпу.
Не стану описывать нашу встречу с Другвасей: она прошла, как всегда, в тёплой, дружественной обстановке. Оказалось, что своего великолепного Мухтара он уже отправил в лесничество. И на следующий день с полной охотничьей выкладкой мы выехали из Тюмени на место охоты, в район реки Тобол.
Неподалёку от дома лесничего нас встретили весёлым лаем молоденькая пятнистая легавая и довольно крупная лайка, которую я сразу же принял за Мухтара.
– Мухтар, ко мне! – окликнул я пляшущую на снегу собаку и полез в рюкзак за сахаром.
– Какой же это Мухтар! – усмехнулся Другвася. – Это же Ласточка, она неделю как ощенилась. Мать троих детей, а ты – Мухтар!
Такую я дал промашку. За сахар мне тоже влетело – от Петра Валентиновича, местного егеря, вышедшего нам навстречу. Он хоть и не ругался, а всё же сказал, что, мол, кто же это собак перед охотой кормит?! А Ласточка то и дело помаргивала, поглядывая на меня: «Вот ещё скажут! Да кому это сахарок хоть раз в жизни помешал?»
На крыльце нас встречал маленький тонконогий, молочной белизны козлёнок с медным колокольчиком на точёной шее. «Ме-ке-ке!» – козлёнок. «Дзинь-дзинь!» – колокольчик.
– Волков чует! – сказал Другвася и ласково потрепал бодливый лобик с крохотными рожками, похожими на две только что вылупившиеся еловые шишечки. – Потерпи, Мухтар, завтра мы им покажем!
– Где Мухтар? Он – Мухтар?!
– Именно! Не козлёнок, а настоящий волкодав!
Я-то думал, что Другвася по обыкновению шутит, но на этот раз он вовсе не шутил.
– Прикинь сам: козлёнок чует волка за пять километров, а волк козлёнка – за три. Так? Далее: учуяв волка, Мухтар скачет, например, в северозападном направлении, то есть в обратную сторону от неприятеля. Значит, если верёвку от козла до колышка принять за вектор, то, продолжив её мысленно в противоположную сторону, на юго-восток, мы получим точные координаты хищника. Так что заряжай ружьё и жди в засаде.