По, Бодлер, Достоевский: Блеск и нищета национального гения

Здесь перед читателем возникает вопрос, что, собственно, происходит. Мы не знаем, бодрствует ли герой; скорее он в полусне, и происходящее, сохраняя в себе черты реальности, остается сном. Открыв двери, как ему кажется, полуночному гостю, герой не видит ничего, кроме окружающей его тьмы: «Тьма – и больше ничего». Тьма еще глубже погружает сознание в грезу, но видений нет, и имя Линор, произносимое героем, отзывается эхом, как укор. Продолжающийся стук объясняется обычным природным явлением: ветер бьет ставнями. С этого момента имагинативная текстуальность получает рефлексивную перспективу. Появляется существо, уничтожающее надежду.

Только приоткрыл я ставни – вышел Ворон стародавний,
Шумно оправляя траур оперенья своего;
Без поклона, важно, гордо, выступил он чинно, твердо;
С видом леди или лорда у порога моего,
Над дверьми на бюст Паллады у порога моего
Сел – и больше ничего[557]

.

Догадываясь, что ворон послан ему подземным миром Плутона, миром мертвых, герой хочет услышать имя ворона. Ведь мифические вороны имеют имена.

«…Как ты гордо назывался там, где мрак Плутон простер?»
Каркнул Ворон: «Nevermore»[558]

.

Явление посланца смерти и общение с ним – крайняя степень одиночества, на которые обречен герой. Он один, друзья с недавних пор его покинули, и ему кажется, что и этот посланец загробного мира оставит его ближе к утру:

«…Завтра он меня покинет, как надежды с этих пор».
Каркнул Ворон: «Nevermore»[559]

.

Если одиночество стало судьбой героя, его мрачного бытия, то неизбывность этого одиночества подчеркивается словами ворона. Он будет вечным присутствием в сознании героя, он – та капсула, в которую заключено его сознание. Ворон – разрушитель видений, несущих исцеление от страданий любви.

Мне казалось, что незримо заструились клубы дыма
И ступили серафимы в фимиаме на ковер.
Я воскликнул: «О несчастный, это Бог от муки страстной
Шлет непентес – исцеленье от любви твоей к Линор!
Пей непентес, пей забвенье и забудь свою Линор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»[560]

Спасительного забвения не будет, не будет и спасительного видения, серафимы – всего лишь мираж, реален только Ворон, реальны только отчаяние и страдание, они будут приобретать нечеловеческую интенсивность, обозначая собой вечное присутствие смерти. Трагизм стихотворения уничтожает всякую надежду на бытие, исполненное света и разумности, и если такое бытие существует, то только не для человека, для которого оно может быть лишь кратковременной иллюзией. Само же это бытие непостижимо и надрационально. Именно такую – романтическую – драму разыгрывает лирический герой стихотворения По, одновременно и сценарист, и постановщик, и главное действующее лицо. Финал стихотворения – победа новой, символической реальности, которую эмблематизирует ворон, в жизни героя.

Веселый дятел

«Ворон» По стал объектом множества пародий. Наиболее любопытной из них нам представляется «Веселый дятел» Ницше – философа, чье творчество можно назвать квинтэссенцией эстетики модерна и чье видение существенно отличается от видения Жан Поля и По.