По, Бодлер, Достоевский: Блеск и нищета национального гения

«Той, что слишком весела» (V, Pièces condamnées) (или желание, остающееся желанием) «И сделать в твоем пораженном чреве / широкую и глубокую рану /… / и с головокружительной нежностью / через эти новые губы, / более яркие и более прекрасные, / влить в тебя мой яд, сестра моя /».

Аполог – в данном случае эротический, «садический фантазм», что безошибочно отметили судьи Бодлера, – является к тому же поэтической притчей о поэзии. Само сказание поэмы представляет собой метафору поэтического желания: речь идет о том, чтобы проделать новое отверстие (ухо) у другого, чтобы тот воспринял наконец новую поэзию, чтобы он услышал как поэзию непрерывное желание поэзии.

Это желание говорит здесь на языке сексуального желания, но оно не является «последним словом». Здесь имеет место циркуляция метафоры[668].

Заметки Деги позволяют поднять завесу тайны над целым рядом свернутых метафор, сконцентрированных в одной: речь идет о метафоре «новых губ», «более ярких» и «более прекрасных». Действительно, здесь необходимо уловить эту комбинаторику аллюзий и ассоциаций, которые подпитывают друг друга и сообща насыщают глубоким смыслом «садический фантазм», неразрывно связанный с желанием поэтическим. Слово «губы» позволяет соотнести рану одновременно со ртом и с женским половым органом. Но оно обозначает также, подчеркивает Мишель Деги, дополнительное отверстие (ухо). Из чего следует, что рот сам по себе и половые органы частично десемантизируются. В окончательном варианте поэмы Бодлер меняет слово «кровь» на «яд» и таким образом усиливает метафорическую направленность слова «губы». Ведь слово «яд» не лишает концовку текста выраженной в ней идеи заражения, содержавшейся в первоначальном понятии – «кровь»[669]. Впрочем, сам Бодлер обозначил эту идею в одном примечании к «Обломкам» «Цветов Зла»:

Судьи посчитали, что обнаружили одновременно и кровожадный, и непристойный смысл в последних двух строфах. Глубокомыслие Сборника исключало подобные шутки. Но очевидно, что слово «яд» в значении «сплин» или «меланхолия» было для криминалистов слишком простой идеей.

Пусть же эта сифилитическая трактовка останется на совести судей[670].

Так или иначе, но рукописный вариант поэмы подтверждает намерение поэта привнести идею «кровожадного смысла». Что касается непристойности последних строф, то стремление отрицать ее – вопреки мнению судей, вопреки очевидности – не может не вызвать улыбку. Говоря на «языке сексуального желания», Бодлер связывает поэтическое желание с желанием другого существа. Он говорит о разделе, обмене желаний.

В первых четырех строфах (стихи 1 – 16) стихотворение воспевает ту, «кто слишком весела», Мари, которой оно посвящено, для чего поэт прибегает к ряду сравнений: «как вид прекрасный», «как свежий ветер ясным днем», «как свет», «светло цветущая мечта», – которые приводят к аналогии во второй части пьесы (стихи 17 – 24) между «высокомерием Природы» и красотою женщины: