По, Бодлер, Достоевский: Блеск и нищета национального гения

Но вот в чем вопрос: должен ли внимательный читатель Борхеса – при отсутствии имени Достоевского в «Пьере Менаре» – помнить о том, что в 1920-х гг. герой Сервантеса противополагался Раскольникову?[934] Как и о том, что в «Обсуждении» несовершенный классический метод письма Сервантеса (и метод чтения/восприятия Сервантеса) отождествлялся с методом Достоевского? Нужно ли, читая о Пьере Менаре, помнить о том, что Достоевский числится среди самых известных читателей Сервантеса? Нужно ли в принципе думать о потаенном присутствии Достоевского в «Пьере Менаре», разбираясь в порядке Борхесовой игры с двойственностями классификационного процесса, филиаций и типологий (сравнений)? Или в связи с литературным мотивом двойничества, среди современных изобретателей которого Борхес числил Достоевского, а себя самого (пожалуй) числил среди двойников Сервантеса и его героя?[935] Заметим кстати, что в пространстве «Вымыслов» появляются два персонажа, которые как бы намекают на двойническую связь Борхеса с Достоевским (и с По). Тень Достоевского присутствует в рассказе «Тайное чудо» («El milagro secreto»), герой которого еврей Яромир Хладик был приговорен нацистами к смерти, но получил от Бога возможность завершения стихотворной драмы «Враги», которую и создал в безвременье, отделившем поднятые для выстрела винтовки от самого выстрела. А тень «изобретателя детектива» По мерцает в рассказе «Анализ творчества Герберта Куэйна» («Examen de la obra de Herbert Quain»). Эти тени По и Достоевского в обоих рассказах объединены особым отношением к ним Борхеса, как будто отчуждающего себя от своих «двойников» в интеллектуально-эстетическом усилии, но одновременно призывающего этих отчуждаемых кумиров-предшественников свидетельствовать о различных видах филиаций и типологий, как и о различных возможных модусах прочтения судеб и текстов возможных предшественников возможным новым автором (читателем-писателем)[936].

Но, отчуждая, Борхес будет все же постоянно возвращаться к собственным филиационным связям с По, Бодлером, Достоевским в рассказах, интервью и эссе. Однако отчетливо он сблизит их имена всего один раз: в диалоге с аргентинским прозаиком Хуаном Хосе Саером, состоявшемся 15 июня 1968 г. и опубликованном в 1988-м[937], – как будто пытаясь (для самого себя?) подытожить динамику собственного отношения сразу ко всем трем ниспровергнутым в зрелости кумирам юности.