По, Бодлер, Достоевский: Блеск и нищета национального гения

Edel L., Tintner A. The Library of Henry James, From Inventory, Catalogues, and Library Lists // The Henry James Review. Vol. 4. № 3. Spring 1983. P. 158 – 190.

Gargano J. Henry James and the Question of Poe’s Maturity // Poe and His Times: the Artist and His Mileu / Ed. B. Fishes. Baltimore, 1990. P. 247 – 255.

Grossman J.D. Edgar Allan Poe in Russia: A Study in Legend and Literary Influence. Wurzburg, 1973. P. 44 – 53.

James H. The American Essays of Henry James. New York, 1956.

Kennedy J. Aspern and Edgar Allan Poe // Poe Studies. Vol. VI. № 1. 1973. P. 17 – 18.

Kimmey J. James and Dostoevsky: «The Heiress» and «The Idiot» // The Henry James Review. Vol. 13. № 1. Winter 1992. P. 67 – 77.

Matthiessen F.O. The James Family. New York, 1948.

Vogüé E.M. de. The Russian Novelists / Trans. J.L. Edmunds. Boston, 1887.

Zwinger L. «Treat me your subject»: Henry James’s «The Jolly Corner» and I // The Henry James Review. № 1. Winter 2008. Р. 1 – 15.

Языки необъяснимого: Страх, смех и творчество

Элина Абсалямова

Название статьи отсылает к «ангелу необъяснимого» – фигуре, представленной Эдгаром Алланом По в одноименном рассказе («The Angel of the Odd», 1844). Не углубляясь в размышления об адекватности перевода слова «odd» на французский язык как «bizarre» (Бодлер) и на русский как «необычайное» (Энгельгардт, 1896) или «необъяснимое» (Бернштейн, 1970), но памятуя о странном наречии, на котором изъясняется «ангел необъяснимого», а также о его инородной, но неоднозначной ангельской сущности, любопытно сосредоточить внимание на творческом использовании иностранных языков и национальной идентификации персонажей в произведениях По, Бодлера и Достоевского. Из соображений жанровой однородности и синхронического подхода нас будут главным образом интересовать прозаические произведения По и ранние работы Бодлера и Достоевского, написанные до 1848 – 1849 гг., поворотных для последних как в историческом, так и в биографическом плане. Действительно, в то время как жизненный и творческий путь По трагически обрывается на фоне околовыборной кутерьмы в октябре 1849 г., в миросозерцании Бодлера уже в декабре 1848 г. намечается переворот, охарактеризованный им позднее как «физическая деполитизация»[376], при том что Достоевский в этот же период переживает глубокое потрясение в связи с арестом по делу петрашевцев и участием в показательной казни (апрель – декабрь 1849 г.). Словом, в то время как один писатель замолкает, действительность вынуждает более молодых творцов искать новую идентичность и иной художественный язык. Тем важнее сопоставить подход к вопросам идентичности и языка в раннем творчестве Бодлера и Достоевского с приемами, применяемыми их старшим современником.

Язык и идентичность

Вопрос об иноязычных вкраплениях, имитации иностранного акцента, макаронической и ломаной речи нельзя назвать неисследованным[377]. Основные функции, которые приписываются иноязычным вкраплениям и имитации иностранной речи, это, во-первых, эффект начитанности и учености; во-вторых, создание колорита или речевой характеристики персонажей; и, наконец, комизм, ирония или сатира. В случае интересующей нас триады писателей акценты заметно смещаются по отношению к этим традиционным функциям. Эффект учености, безусловно, значим для рассказчика По, который, однако, зачастую превращает иностранные цитаты в инструмент игры с читателем и окрашивает их в иронические тона. Бодлер в силу полученного образования неразрывно связан с практикой латинского стихосложения и с традицией католической литургии, которые сказываются в его поэзии. Однако в том, что касается характеристики персонажей за счет иностранной речи и национально-этических этикеток, для всех троих авторов в указанный период, несомненно, важен комический эффект, но еще более характерно для них стремление вовлечь иноязычное и иностранное в сферу ужасающего, а также своеобычная связь категории «инаковости» с размышлением писателей о природе творчества и гениальности.

Страх

Художественные ресурсы звуков чужого языка или акцента, имитируемых или лишь упомянутых, задействованы в произведениях По и в ранней прозе Достоевского с целью обозначить нечеловеческое вмешательство («Убийства на улице Морг», 1839) или создать атмосферу опьянения или сумасшествия («Ангел необъяснимого» По, 1844; «Двойник» Достоевского, 1846). Использование «остраняющего» потенциала иноязычной или коверканной речи типологически сближает прозу По и (особенно) Достоевского в силу условности самой ситуации речи: то, что воспринимается как речь, есть либо ее подобие (крики животного), либо свободная игра спящего или помраченного разума. В раннем прозаическом творчестве Бодлера схожих примеров не наблюдается, но в его поэзии, не без влияния По, иностранные или остраненные лексические единицы обретают важную роль.