По большому льду. Северный полюс

Полагая, что находящийся перед нами фьорд это пролив Виктории, и надеясь обогнуть его, как мы сделали это в случае фьордов Петермана, Святого Георгия и Шерарда – Осборна, я направился на юго-восток, держась параллельно берегу и краю внутреннего льда. По мере того, как мы продвигались вперед, перед нами вырастали береговые горы, что вынудило нас до 1 июля держать направление на юго-восток. В этот день на северо-востоке, над вершинами, прилегающими непосредственно к внутреннему льду, показался широкий проход, ограниченный по бокам высокими отвесными утесами.

В этом промежутке не видно было ни отблеска отдаленного ледяного покрова, ни земли. Я не мог больше тратить время и идти на юго-восток, куда тянулась, насколько мог видеть глаз, береговая полоса земли. Нужно было идти к этому проходу и узнать, вел ли он в восточно-гренландскую часть Северного Ледовитого океана, или там, на северо-востоке, находилась отдаленная земля, до которой можно было добраться, обогнув верхнюю часть фьорда. Поэтому я решил идти прямо на северо-восток; лыжи и сани свободно скользили по льду, собаки весело бежали прямо к красно-коричневым горам загадочной земли. Через несколько часов склон стал настолько крутым, что мы были вынуждены спускаться по диагонали. Земля, находившаяся еще в нескольких милях от нас, казалось, была у самых наших ног, и мы могли легко добросить до нее камень.

Были ясно видны зеленые реки и озера вдоль окраины льда, и до наших ушей долетал приглушенный плеск водопадов.

Мы остановились на морене, находившейся высоко на ледяном покрове. Пройдя через несколько ручейков и добрую милю талого снега, покрывавшего нижнюю часть обращенного к земле ледяного склона, мы взобрались на беспорядочно разбросанные скалы морены и втащили туда, на высоту 4000 футов над морем, свои сани. Захватив жестянку с пеммиканом и переменив лыжи, я оставил Аструпа стеречь собак, а сам поспешил к земле, чтобы взобраться на вершину в пяти милях от края льда, с которой, по-видимому, открывался вид на этот разрыв в береговой полосе. Пройдя больше мили по талому снегу и спустившись на 200 футов ниже по крутому, почти в 45° уклону, я ступил на острые камни, которыми был усеян этот обращенный ко льду край скалистой земли.

Лучи жаркого июльского солнца заставляли меня обливаться потом. Передо мной волновался и трепетал в желтом свете теплый красно-коричневый ландшафт, сзади же возвышался ослепительно белый ледяной склон. Под моими ногами шуршали сухие серые камни, абсолютно голые, на которых не было даже лишайника, словно это были кости какого-то мертвого мира.

Однако мне казалось, что при такой жаре и богатстве красок здесь должна быть жизнь; и действительно, не прошел я и ста шагов от края льда, как из-за скалы вылетел прекрасный маленький черно-белый певец, присел почти над моей головой и затем перепорхнул на несколько футов дальше, чтобы допеть там свою веселую песню.

Множество пуночек порхали вокруг меня, и едва я прошел одну милю, как мое сердце забилось быстрее при виде следов мускусных быков. По мере того, как я отходил от края льда, на подветренной стороне гигантских морен начали появляться цветы, пурпурные, белые, желтые, и среди них был мой вездесущий желтый друг – полярный мак.

Пытаясь отыскать по дороге к горе мускусных быков, я был поражен, подобно Крузо, когда он увидел на песке следы. На небольшом ровном пространстве, закрытом со всех сторон, на ярко-зеленой траве лежал большой угловатый валун и несколько камней поменьше. На всех обитаемых берегах Гренландии в покрытых травой местах обычно стоит иглу, и поэтому я, в предчувствии чего-то интересного, поспешил к этому месту.

Когда же я подошел поближе, то увидел, что здесь оказалось место сбора мускусных быков. Клочья шерсти были видны повсюду – на скалах и на земле, здесь же лежал старый череп; очевидно, что животных привлекала сюда роскошная трава.

Начиная с этого места, следы мускусных быков встречались нам так же часто, как овечьи на пастбищах Новой Англии. Зная предусмотрительность этих животных в выборе удобного пути, я воспользовался протоптанными ими тропинками. Но моя гора, казалось, отступала, по мере того как я продвигался вперед. Было около 8 часов, когда я достиг ее вершины и обнаружил, что между мной и береговой линией находились еще две-три горы.

Пять миль, которые, как мне казалось, нужно было пройти, на самом деле оказались двенадцатью. Впрочем, многие, менее опытные в измерении расстояния на глаз люди, ошиблись бы еще больше.

У меня появился сильный соблазн пойти еще дальше, однако состояние моей обуви было удручающим. Подошвы унт были совершенно изорваны, и я уже пару раз порезал ногу об камни. Более того, я сомневался, что смогу починить свою обувь, чтобы вернуться назад без серьезных потерь. Так или иначе, с помощью пары тюленьих перчаток и чулка я заплатал унты и, отдохнув примерно час, вернулся в лагерь на морене.