По чунским порогам

… Дорогой было решено, что Миша поедет в Тайшет — как грозная совесть, потревожить покой четырех зажиревших на карасевой ухе «пешеходов». Предполагалось, что с началом школьных занятий мы сделаем на комсомольском собрании доклад о своей поездке и потребуем, чтобы с такими же сообщениями выступила каждая из групп, участвовавших в летних походах. Старая дружба обязывала нас сказать «четверке» в лицо, что наш доклад не обойдет истории с мозолями на пятках.

В Красноярске мы сходили в баню, в парикмахерскую, остриглись и на другой день отправились на вокзал. В ожидании поезда долго и бесцельно бродили по перрону. Дежурный по вокзалу, взглянув на нас, качнул головой:

— Вот это да! Загар так загар. Давно с юга?

— Не с юга, а с севера.

— Будто? Я и в Сухуми так не загорал!..

И вправду, лица наши запеклись на солнце, как хорошие сибирские пшеничные шаньги. Глаза — и те, казалось, потемнели. Мы ходили молча, улыбаясь.

Выпятив вперед буфера, пробежал мимо нас зеленый с красными колесами паровоз. Поезд остановился. Из вагонов побежали пассажиры: в буфет, на телеграф, за газетами.

Полчаса прошло, как минута. Когда ударила резкая трель кондукторского свистка, а следом за ней прогудел паровоз, и вагоны медленно поплыли вдоль платформы, я крепко стиснул Мишину руку и пошел рядом с подножкой. Надо было сказать ему что-то очень нужное.

Поезд набирал скорость, я едва поспевал за ним. Платформа кончилась. Миша стоял на подножке и приветливо махал рукой. Ветер раздувал рукав его рубашки. Колеса вагонов стучали на стыках рельс все громче. И тут я припомнил.

— Куда мы… поедем… на будущий год? — прокричал я, сложив ладони рупором.

— На Чуну!.. Опять на Чу-ну!.. — донесся ответ.

На заднем вагоне убегающего поезда угольком таежного костра блеснул красный фонарь.