По чунским порогам

Утесы возвышались над рекой, по крайней мере, метров на семьдесят. Внизу, сквозь ветви деревьев, сверкала Ангара. Все было празднично. Утесы соперничали своей белизной с подпорожной пеной. Последний порог на нашем пути был самым нарядным. Те — черные, угрюмые, а этот — ясный, солнечный, как майское утро.

Сверху, из-за поворота, показался пароход «Вейнбаум». Разрезая темную гладь воды и не замедляя хода, он вошел самой серединой реки в порог, потом круто повернул влево, пересек реку на одну треть и дальше пошел снова по течению. Мы завистливо следили за ним, замечая, как плескались волны возле его бортов, и представляя, как на этом же месте встряхнет нашу лодочку.

Но думай не думай, а плыть надо. Не тащить же лодку с багажом через утесы! Спустившись к лодке, мы посидели молчком еще минут десяток, так же молча, на всякий случай, стащили сапоги, проверили прочность весел и уключин и понеслись вниз по течению.

С середины реки оба берега казались такими далекими, а мы — одинокими, беззащитными букашками, что одно время даже захотелось вернуться обратно, подумать еще. Но думать было нельзя: мощный поток уже втянул нас в горловину порога.

Вода вспучивалась, с шумом разливалась в стороны, а потом вдруг завихривалась воронкой. Управлять было трудно, лодку бросало, как соломинку. Мы в точности попытались скопировать курс «Вейнбаума»: пройдя первые буруны, свернули влево, в обход высокой гряды камней. Первая часть маневра нам удалась хорошо, а для второй наш «двигатель» оказался слабее, чем у парохода: когда мы повернули вдоль, нас по-прежнему понесло боком влево, на камни. Изо всех сил мы налегли на весла, преодолевая поток. Постояли неподвижно, качаясь на волнах, а потом медленно стали отползать вправо — наша взяла.

Часа через два мы вышли на Енисей.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Конечно, в Стрелке нас никто не ждал. «Пешеходы» поленились приехать даже сюда. У них хватило духу только прислать на наше имя письмо, в котором, между прочим, говорилось:

«… Пожалуй, проехаться на пароходе от Красноярска до Стрелки было бы неплохо. В особенности, имея какую-то определенную цель, например, встретить вас, как это предложено нам телеграммой некоего Страшнова (очевидно, искажение телеграфа. Следовало — Индюкова). Но дело в том, что в Стрелке все равно мы вас не встретим, так как через пороги Чуны вам не перебраться (на этот счет нас в Тайшете просветили достаточно), и мы надеемся, что вы пешочком притопаете в наш лагерь прежде еще, чем это письмо дойдет до Стрелки. Пеший путь от берегов Чуны до Тайшета не очень изнурителен, места живописные… Впрочем, стоит ли писать об этом адресатам, которым заведомо не будет вручено письмо? А копия его торжественно хранится здесь, у нас. Мы загорели великолепно. Володя каждый день снимает со спины лоскутья кожи (кажется, хочет из нее сшить тужурку). Караси клюют хорошо, к обеду всегда свежая уха…»

Ярости нашей не было предела. Они думают… они думают… что если мозоли на пятках — у них серьезное увечье, то… Нет, какая, однако, дерзость! «Пешочком притопаете в наш лагерь!» Да мы отныне вообще не будем ходить пешком, а только передвигаться на лодке… Одно жаль, что Красноярск не Венеция! Так, а я, значит, Индюков? И прямо и символически — как ни считай — обидно.

От Стрелки до Енисейска мы плыли, как в маслобойке. По Енисею гуляла резвая непогодь. Волны суетились по всей ширине реки, и лодочку нашу ставило то так, то этак. На половине пути — близ Маклаковского лесозавода — разыгралась настоящая буря. И хуже всего было то, что подойти к берегу было нельзя: на протяжении многих километров стояли причаленные плоты, и волны о них разбивались с особой яростью.

В Енисейск мы попали под вечер.

Это очень красивый городок со стороны реки. Белые дома выгодно выделяются среди кудрявой зелени сада, расположившегося у самой пристани.

Навстречу нам, отфыркивая сизую струю бензинного дыма, бегут катера, будоражится за кормой зеленая пузырчатая пена. У берега — вереница лодок. Дымят пароходы. Качаются на волнах широкодонные баржи. На флагштоке пристани полощется красно-желтый вымпел.