По чуть-чуть…

Тут у меня в голове опять что-то выключилось. Я вроде бы оказался внутри немого кино. Я видел всё, правда, в черно-сером цвете, но звук исчез. При этом я понимал, что происходит, но как-то внешне. То есть, сами события я отмечал, но в смысл происходящего даже не пытался вникнуть!

Ко мне подходили, я давал разрешения, что-то согласовывал, бесконечно кивал головой, жал руки и фотографировался. Краем глаза отметил, что явилась служба безопасности. Проверила у всех документы, выпила со мной по «чуть-чуть» спирта, что-то там подписала экипажу, и отправилась догуливать на второй этаж в буфет. Подошли два очень серьёзных гражданина в одинаковых серых костюмах с атташе-кейсом. Сообщили, что они местные депутаты, и что им поручено оказать всяческое содействие. Достали из него коньяк, сказали, что французский, но местного разлива. Поинтересовались рекламой в программе, и за двадцать процентов скидки предложили сменить этикетки на бутылках на любые. Дали визитки. И ушли в буфет.

Прошёл командир в сопровождении врача и медсестры, подмигнул мне весело, показал большой палец и исчез за дверью «Staff only». Сестра на ходу пощупала мне пульс, заглянула в зрачок, оттянув веко до подбородка, сказала, что надо сдать анализ мочи и больше гулять. Я хотел спросить, чей анализ надо сдавать, но она уже ушла.

По «громкой» объявили посадку.

Тут у меня в башке опять включился рубильник, и на меня обрушился звук и цвет.

Было около десяти вечера, когда я ворвался в буфет с криком: «Лёха, кончай гулять, давай всех на посадку!».

Пока я ухитрился выволочь всех, прошло ещё минут сорок.

Как мы дошли до выхода на посадку, я не знаю. Группа являла собой команду сильно пьяных космонавтов перед взлётом. Мы шли сквозь ликующую толпу. Нам дарили цветы, пожимали руки, желали счастливого пути и обещали ждать тут до возвращения. Какие-то люди помогали нести наши чемоданы, Барсукова и Вадика. Карен обещал жениться трём девушкам одновременно, двум пожилым дамам и одной глубокой старушке, которая принимала его за умершего внука, просила простить за всё и обещала скоро увидеться. Лёха раздавал автографы на бумажках и тут же отбирал их обратно, объясняя, что это реквизит. Ленка с Юлей хором пели «Однажды вечером, вечером, вечером...» и целовались со всеми, до кого могли дотянуться. Мы с Маринкой спотыкались рядом, не очень соображая, кто кого поддерживает. При этом она повторяла, как заведённая: «Лёнюшка, не волнуйся до поезда ещё полчаса!». От меня несло керосином за километр и она старалась не подпускать ко мне курящих, боясь, что я в прямом смысле сгорю на работе.

Откуда-то соткались таможенники. Не знаю откуда. Соткались и всё. Вот их не было, и вот они уже тут. Все в форме, весёлые такие и у каждого по авоське с шампанским. Началось братание. Без глотка шампанского через таможню не пропускали. Пройти нужно было несколько раз туда и обратно. Сначала по одному, потом с девчонками из «международного сектора», потом со службой безопасности полётов, потом с «медициной». Потом стали ходить туда-сюда с таможенниками парами, как влюблённые на Приморском бульваре. Вадика таможенники носили на руках поочерёдно. Барсуков мирно спал на ленте транспортёра, не выпуская из рук кофр с камерой. Два серьёзных господина с атташе-кейсом следили, чтобы мы не звенели под рамкой металлоискателя. Шампанское кончилось. Зато появился ящик портвейна. Его привёз милейший человек, который сказал, что это от Коли Маленького, объявил, что если Верка не будет через час, ей оторвут голову вместе с ногами, и исчез. Кто это Верка, не знал никто, но на всякий случай несколько женщин тут же помчались по домам.

Нам прокричали «До-сви-да-ни-я!!». Два гражданина с портфелем помахали нам руками, пообещали стать спонсорами и пошли в буфет допивать. Потом они ещё раз синхронно помахали нам руками уже из окна буфета. Потом я их видел у выхода. Они обнимали, перепачканную шоколадом Верку и пили шампанское из горлышка. При этом были протокольно серьёзны и не выпускали из рук свой атташе-кейс.

На часах было одиннадцать с копейками.

Как мы попали в самолёт, не понимаю. Я очнулся, когда уже поднимали рамку трапа.

Во мне всё пело. Я любил этот край, я любил Одессу, я совершенно точно знал, что больше нигде на свете ничего подобного произойти не может в принципе. Нигде! Только в Одессе. Здесь всё решалось само собой, как-то легко и весело, но обязательно с серьёзным лицом. И я готов был выпить немедленно за великое и вечное Одесское – «Это проблема? Ой, я вас умоляю! Вот когда у Двойры родился чёрный мальчик, это была проблема!..»