По чуть-чуть…

Наша коммуналка была типичной московской коммунальной квартирой того времени, с общей кухней, туалетом и ванной. Жили мы по адресу – улица Чкалова, дом семь, квартира пять. Там сейчас какой то банк. И у нас был телефон, который висел в коридоре. – Ка-семь-двадцать два-пятьдесят шесть. В одной комнате, рядом с кухней размещалась замечательная семья Больдыревых с маленьким сыном Мишкой. В соседней комнате жила Масюська. В миру звалась она Мария Моисеевна Ботвинник, была профессором МГУ, работала на кафедре то ли органической, то ли неорганической химии и получала сотни писем, когда шахматист Ботвинник выигрывал очередной турнир, поскольку была его полной тёзкой. В комнате, рядом с телефоном располагалась Ольга Петровна. Жили она вдвоём со взрослой тридцатилетней дочерью Верой и их с бабкой грандиозные скандалы на кухне были чуть ли не ежедневной, традицией нашей квартиры. Дальше, в бывшем кабинете Шмакова жили мы ввосьмером, а рядом – Ганька. Почему «Ганька», я не знаю. Ей было за шестьдесят и только потом, через много лет я узнал, что полное имя её было Геннариета Львовна, и они с бабушкой были родными сёстрами, но всю жизнь не разговаривали друг с другом, потому что в молодости одна у другой отбила жениха, то есть значит – моего деда Семёна.

Потом дом наш расселили, и мы все разъехались кто куда.

Потом я закончил институт, и стал жить на Таганке, в угловом доме, одна сторона которого выходила на Гончарную набережную, а другая – на Гончарный проезд. Жили мы на втором этаже и окна наши выходили ровно на крышу травмопункта, который располагался на первом этаже, рядом с булочной. Как мы там жили, понятия не имею. Грохот круглосуточно стоял страшный. Метрах в ста, за окнами бесконечно шёл транспорт вверх по Краснохолмскому мосту, а прямо перед нами – вверх и вниз по Гончарному проезду. Окна можно было открывать только по субботам и воскресеньям, и то ночью, когда стихал поток машин. Но и то не всегда.

Однажды в воскресенье, 9 мая 1979 года, я эту дату запомнил на всю жизнь, я проснулся рано утром от чьего то взгляда. Кровать наша стояла прямо напротив окна. Жара была страшная и мы с женой, откинув в сторону простыни, спали в чём мать родила. Я открыл глаза, поднял голову и окостенел. В открытом окне нашем стоял по пояс танкист в шлеме и глядел на нас немигающим взглядом. Минуты две мы так и смотрели друг на друга. Потом что-то взревело страшно, танкист отдал мне честь, дёрнулся и куда-то уплыл из нашего окна, оставив в комнате сизый вонючий дым воспоминаний. Я бросился к окну и тут сообразил, что танкист стоял по пояс в люке танка, ровно на уровне нашего окна. И вся колонна двигалась вниз к набережной и дальше на Красную площадь для участия в параде. Больше всего меня тогда поразило даже не то, что он застал нас голыми, а то, что он отдал мне честь.

В соседнем крыле дома на девятом этаже жил замечательный малый Володька Надинский. Здоровенный такой веселый, никогда не унывающий человек с громоподобным голосом. На самом деле звался он Владимир Юрьевич Надинский-Артамонов-Басин-Кальхерт. Кровей в нём было понамешено не знамо сколько. Был он на четвертушку – русский, на четвертушку – поляк, на четвертушку – еврей, ещё что-то, и при этом он был потомком какого-то древнего немецкого баронского рода. И всё это кровосмешение бродило в нём, как молодое вино. Вовка был большой во всем. Он был огромный, мощный, с таким же, повторяю, голосом и характером. Девки ходили за ним табунами и сами собой укладывались в штабеля.

Он великолепно кухарил и вечно готовил что-нибудь вкусненькое. Жил он в коммунальной квартире с двумя соседями, одного из которых звали Никитович. Никитович, и всё. Потому что он тихо пил с утра до вечера и никому не мешал. И Володька кормил его гороховым супом и стрелял у него сигареты.

Съесть Владимир Юрьевич мог всё, до чего способен был дотянуться, и столько же выпить. Он был похож на Партоса, но без сапог и шпаги, а «мадам Кокнар» у него была не одна, а десятка два одновременно. Всё, что бы он ни делал, было широко и красиво. И мы дружили с утра до вечера, и всё вокруг было весело и солнечно.

Мама его когда-то была администратором у Клавдии Ивановны Шульженко. Жили они с мамой раньше на Старом Арбате. И Вовка время от времени ходил обедать в шашлычную «Риони», которая была на Арбате в то время. Шеф-повара этой шашлычной звали Арсентич. У него были больные ноги. И Володька однажды достал ему через маму какое-то дорогущее заграничное лекарство, и с тех пор Арсентич держал Володьку за сына и для него в «Риони» был неограниченный кредит.