По дорогам

Мы двинулись по главной улице, вдоль домов. В одном окне заметили силуэт, кто-то смотрел на нас из-за занавески. В другом чье-то лицо сказало нам “добрый день” вместо “добро пожаловать”. Возле низенькой мэрии нашлась старая телефонная будка с мутными стеклами, с трубкой, до сих пор висевшей на металлическом проводе. Мы дошли до конца деревни и повернули назад. Небо было хмурое, красивое.

Будет дождь, как думаешь?

Надеюсь, нет.

Мы остановились у мраморной доски, привинченной к маленькому памятнику:

“В 1940–1944 гг. в ответ на призыв генерала Де Голля Орион, ячейка «Сражающейся Франции», боролся в Сопротивлении за честь и свободу родины”.

Я видел, как автостопщик долго стоял перед этим текстом. Как он взволнован: ячейка мужчин и женщин, втайне объединившихся во имя свободы. Ячейка с названием созвездия.

Мы вернулись к подножию водонапорной башни, прошли ее, спустились в ближайшую долину. Заметили внизу, под деревьями, серебристую струйку воды. Было, наверно, около пяти вечера. Начинало холодать. Я смотрел, как автостопщик снимает футболку, расстегивает джинсы.

Ты что, обалдел?

Помыться хочу.

Она же ледяная.

Он, сжав зубы, вошел в воду. Я смотрел, как вода щиплет его за щиколотки. Как гнется в дугу его фигура на острых камнях. Он наклонился, стал черпать ладонями воду и лить себе на макушку. Окунулся, громко отфыркиваясь из-за холода. Я подумал, что зрелище голозадых туристов-натуристов в реке всегда казалось мне малоэстетичным: бледная, неприглядная, неприличная белизна всех этих тел в воде.

Я тоже разделся, вошел в воду. Наклонившись, увидел насекомых, жуков-плавунцов, водомерок. Даже волосы на собственных ногах выглядели странно. Каждый волосок словно диковинная бородавка, торчащая из бугорка на коже, похожая на шарик в ледяном белом свете. В сущности, кожа у меня не слишком отличается от куриной, подумал я.

Мне показалось, что я уехал очень давно.

Вчера, поправил мое впечатление внутренний голос.

Еще вчера ты был с Мари и Агустином.

Я смотрел на деревья над речкой. На свои брюки, лежащие на берегу на камнях. На скалы у самой воды. На поток. На солнечные блики на воде. На то, как поток обтекает мои ноги и все тело.

Вчера, снова подумал я. Еще суток не прошло с тех пор, как ты был дома.

40

Мы вернулись и переоделись. Развесили трусы на ветках дерева. Я начал ставить палатку. Автостопщик причесывался перед зеркальцем.

А потом появилась какая-то фигура. Женщина наших лет с полотняной сумкой шла к баку для стекла, стоявшему поблизости. Мы услышали звон бутылок, брошенных в бак одна за другой. Потом она подошла к нам.

Можно тут расположиться, мы никому не мешаем? – спросил я.

Она с улыбкой помотала головой.

Вы во владениях месье Кусто, если бы он вас увидел, уже прибежал бы и дал вам по шапке. Но вам подфартило, на неделе его тут нет. У него ферма в Совтерре. На эти пастбища он коров только летом выпускает. Вы же вряд ли собираетесь сидеть здесь до июня.

Нет, развеселился автостопщик.

Я видела, когда вы оба приехали. Я вон там живу.

Она показала на дом по соседству, окна выходили на нашу сторону.

Двое незнакомцев нагрянули невесть откуда, валяются на траве, ставят палатку у самой водокачки. Трудно не заметить, знаете ли.

Мы и не собирались прятаться, сказал автостопщик.

Вижу.

В любом случае мы только на одну ночь. Завтра вы от нас избавитесь.

Ладно, сказала женщина, уходя. Если что-то будет нужно, не стесняйтесь. Я тут, под боком. Если кофе захочется или чего-нибудь горячего.

Не будем стесняться, сказал я с благодарностью.

Мы смотрели, как фигура исчезает в доме. Как закрывается дверь. Как мелькает в окне детская головка. Я поставил палатку. Солнце было уже низко, чувствовалось, что скоро вечер.

Так и окоченеть недолго. Надо держать ухо востро, стемнеет, и мы превратимся в ледышки.

У тебя поесть что-нибудь найдется? – спросил он. Пасту мы прикончили.

Паштет, ответил я. Паштета на донышке и хлеб. Ну и еще пара каких-то пустяков.

Я выложил все, что у меня было. Паштет. Три яблока. Кусок савойского сыра. Огрызок багета.

Матерь божья, прямо пир горой.

Мы дошли до кучи покрышек, устроили свои задницы на мягкой, нагретой солнцем резине. Автостопщик открыл полупустую банку паштета.

Я рассчитывал, что в этой деревне будет какой-никакой бар, пиццерия, хоть что-нибудь. Даже не проверил.

Мы в Орионе, весело сказал я. В Орионе, городе великанов.

Паштет был острый и еще настоялся за день в откупоренной и снова закрытой банке. По краям оставалось желе. Я вылизал банку кусочком хлеба. Подчистил все, что можно. Мне хотелось есть. Невероятно, чудовищно хотелось есть. Полбанки паштета на двоих, да на таком холоде, это на один зуб, даже меньше. Хлеб был резиновый. Из супермаркета. Ломался на зубах, как картон. Непропеченный, почти не пористый, тут же скатывающийся во рту в комок, липнущий к зубам. Вкус появлялся под самый конец. Очень не сразу. И все-таки от него становилось лучше.

Дверь дома напротив снова отворилась. Появилась та же женщина, пошла к нам.

Я разогрела остатки мясного рагу, может, соблазнитесь?