По дороге к концу

В кафе мы несколько раз подкреплялись. Выглядели мы, наверное, необычно, потому что постепенно вокруг нашего стола собралось больше половины посетителей — может быть, оттого, что одну руку я держал между ног невесты Булли, а другой придерживал его причиндалы, а народу хотелось посмотреть, чем это закончится; ничего особенного, естественно, не случилось, за исключением того, что какая-то мужская местная достопримечательность попыталась облапать невесту Булли, но тот справедливо пристыдил выскочку, громко выругав его «посредственным HBS-ником»,[248] ну и все такое, при всем честном народе, пищи для разговоров хватит им этак на полгода; как я узнал позже, это имело определенные последствия для невесты Булли, а именно: запрет на общение со мной, наложенный дирекцией фабрики глиняных изделий, под угрозой увольнения, ведь не может фабрика, да еще и королевская, платить 52 или 53 гульдена в неделю кому-то, кто без надобности выносит себя, а тем самым и предприятие, на всеобщее обсуждение.

И тут Тигра захотел в постельку. Мы покинули городок М., на этот раз за рулем сидел Второй Призовой Жеребец, потому что Тигра почти засыпал, мы отвезли его домой в Греонтерп, уложили и вчетвером отправились еще немного посидеть в мой любимый кабачок неподалеку, в Б., где я, практически не останавливаясь, продолжил свои умозаключения о смерти и жизни, но, в основном, о смерти. Мы оставались там недолго и, прикупив упаковку пива, потому что Булли «больше всего любил под конец залакировать все пивком», а без этого «ему трудно было уйти в ночь», ретировались опять к нему домой в П.; в холодильнике у него был еще большой кусок сырой печенки, которую я порезал дольками, посыпал мелко рубленным чесноком и попытался поджарить, но газ в баллоне у Билли почти закончился, так что мне не удалось ее даже подрумянить и, в конце концов, мы съели ее сырой, почему бы и нет?

После того, как Булли рассказал о бесплодных попытках скрестить свою пекинскую утку с обычным селезнем, который не выдержал многочисленных поимок и сбежал затем окончательно, он стал объяснять нам, что можно пить, а что нет, как его организм переносил ту или иную выпивку, что было лучше пить, в каком количестве и когда, что настроение и общая кондиция «играют большую роль» при поглощении алкоголя. Я даже не думал оспаривать исходные пункты его аргументации. Живя в Испании, он вместе с одним американцем, который сейчас, скорее всего, находится в Турции и фамилию которого он так никогда и не узнал, на протяжении девяти месяцев каждый день выпивал две полные бутылки виски, где-то в промежутке между одиннадцатью часами утра и половиной третьего, после чего ему было полезно для здоровья немного пойти подремать, чтобы потом с полной самоотдачей вновь взяться за борьбу с жизнью. Но он считал, что должна быть граница, которую нельзя пересекать. Некоторые люди вообще не могут остановиться, если уж начнут пить.

— Вот это истинная правда.

Дома у него с тормозами никогда проблем не было, но в кафе он не может удержаться.

— Ну, это случайность, у меня вот все с точностью наоборот.

А не нахожу ли я, что, к примеру, мадам Офи последние полгода слишком много употребляет? Я придерживался как раз-таки противоположного мнения: она, конечно, плохо выгладит, подтвердил я, но не шатается, не испаряется внезапно, чтобы где-нибудь по секрету проблеваться, не несет понижающийся до шепота вздор, нет, подобного я за ней в последний год не замечал. Булли же, наоборот, беспокоился о ней и думал, что то, что на внешнем плане нам кажется улучшением, в реальности означает ухудшение, потому что от регулярных провалов она перешла к постоянной пропитанности.

— Но я практически никогда не вижу ее со стаканом в руке, — возразил я.

Да, верно, но ведь это увеличивает количество грязной посуды: теперь она придерживается мнения, что гораздо проще пить из горла. Я отказывался видеть все в таком мрачном свете: мало ли что может происходить с человеком, утверждал я. И я был у нее совсем недавно, как раз в тот день, когда мне нужно было открывать выставку Л.; я зашел тогда в ванную, чтобы помочиться, зашел без стука, как официальный последователь Греческих Принципов, и мне можно было всю ее созерцать и трогать, что только хочу, тогда ее фигура мне показалась все еще ничего, хотя мордашка уже подкачала за все эти годы, ничего не поделать, — но не так, чтоб это было достойно упоминания, нет, я, кстати, задаюсь вопросом, не пошло бы ее телу на пользу, если бы она содрала с кожи весь этот цемент, известку, гипс и шпаклевку и полежала бы часок на солнышке. Ну, да, время не стоит на месте, это мы и так знаем, не правда ли?

— Когда-нибудь мы все превратимся в некопченую и несоленую ветчину, которую как можно быстрее нужно вынести из дома, — сказал я. И сам перепугался, насколько точным был образ.

Но терзания по Офи не оставляли Булли:

— Ах, она ведь иногда даже не понимает, где находится.