По дуге большого круга

— Хотим! — дружно загорланили мои парни, и светло у меня стало на душе, теперь уже до конца праздника.

Новый год мы встречали трижды. По Москве в восемнадцать часов, значит, если считать по судовому времени. Потом уже в ноль-ноль, по корабельным часам. Едва это случилось, третий штурман, «хранитель времени», отвел часы на шестьдесят минут назад, и, когда они истекли, мы снова встретили Новый год.

Собрались у меня в каюте. Был старпом, Викторыч, пригласил я и деда, но тот время от времени исчезал, не мог расстаться со своими механиками и меня боялся обидеть отказом. Потом я вообще отпустил его, и старший механик с заметным облегчением на душе спустился на правый борт.

А мы подходили уже к району промысла, после завтрака намеревался я бросить первый трал. Перед тем как лечь, вышел ко второму штурману на вахту. Володя Евсеев был в легком подпитии, только новогоднего настроения я не обнаружил в нем. Наказав ему внимательнее следить за обстановкой, здесь возможно присутствие айсбергов, я прошел в радиорубку.

— Получил что-нибудь? — спросил у радиста, кивнув головой в сторону мостика.

— Евсеев-то? — переспросил радист. — Нет, не было для него радиограммы. Может быть, утром. С двух московского поработаю на прием.

К сожалению, ничем не мог утешить второго штурмана, разве что молодую жену его мысленно отругать, могла бы и пораньше поздравить своего рыбака. Тут радист сообщил: поймал суда промысловой группы на УКВ. Я попросил настроиться и услышал, как на чистейшем русском языке польский флагман поздравил советских рыбаков. Потом сообщил, какие у них результаты истекших суток — сорок пять, шестьдесят и даже восемьдесят тонн суточного улова. Молодцы поляки, рыбу ловить они умеют…

Успокоенный польскими сведениями и снедаемый легким зудом нетерпения — скорее бы помочить в воде веревки! — я отправился спать.

В эту первую ночь нового года мне снился забавный сон. Будто я все еще курсант мореходки, нахожусь в гостях у подружки, которой в реальной жизни у меня не было, занимаюсь с нею любовью. Мне почему-то часто снится, что продолжаю учиться в мореходном училище. Проваливаюсь на «госах», меня отчисляют за проступки, стою в наряде по камбузу, опаздываю из увольнения в город. Словом, в этой призрачной жизни у меня проявляются все пороки нерадивого курсанта, которых почти не было на самом деле. Странно… Почему такое происходит?

Так вот, проснулся я оттого, что нашей любви помешали некстати вернувшиеся соседи моей подруги из страны грез. Фея-то была, оказывается, из общежития… Значит, и там, в подсознательном мире, не решен еще жилищный вопрос. Вот мне и в грезах некуда воспарить. Истинно материалистические сны у меня, отражается-таки в них реальная действительность.

Заснуть не удалось. Читал роман Пиранделло «Покойный Маттиа Паскаль». Автор пишет о том, что жизнь полна самых бесстыдных нелепостей, и малых, и больших, только она обладает тем бесценным преимуществом, что совершенно спокойно обходится без глупейшего правдоподобия, которому искусство считает себя обязанным подчиняться.

Действительно, уж более бесстыдной нелепости, нежели мина у мыса Норд-Унст, придумать трудно. И конечно, глупо утверждать, будто то или иное литературное произведение нелепо или неправдоподобно с точки зрения требований жизни.

А утром третий штурман бросил первый трал. Я стоял рядом, не вмешиваясь в его команды, и помощник мой, искоса поглядывая на меня, довольно лихо смайнал многотонную снасть за борт.

Погода словно по заказу, лед довольно редкий. По глубине в 290 метров протащили трал больше часа и подняли около шести тонн крупной трески. Штурман мой победно улыбался. На его долю выпало сделать почин, и начал он вовсе не плохо.

Днем все были оживленны, первые удачные траления принесли возбуждение, приподнятость настроения. Но чем бы ни начинались разговоры на море, кончаются они всегда трепом о женщинах. Сам никогда в обсуждении этой темы не участвую, но и запретить моим командирам тешиться воспоминаниями, добрая половина которых построена, разумеется, на вымысле, было бы жестоко. Кстати, я заметил, что помполита они больше стесняются, боятся ли, нежели меня. Стоит Викторычу сесть за стол, женская тема мгновенно иссякает.

Несмотря на то что подобной болтовней прямо-таки пропитан воздух, следы желания отсутствуют. По крайней мере, о себе могу сказать это со всей определенностью. Почему такое происходит? Свежий морской воздух, размеренность бытия, режим? Или, как об этом попусту треплются на каждом судне, бром, который якобы подсыпает нам доктор в компот… Не знаю, но этим доволен, хоть подобных забот у капитана Волкова нет.

Хлопоты начались именно там, где ожидал. Вечером второй штурман раздобыл у матроса, ведающего судовой лавочкой, несколько бутылок одеколона «Ориган», выкушал их в гордом одиночестве и заявился ко мне, покачиваясь, с категорическим требованием списать его и отправить в Мурманск на первом же судне. У него, дескать, больной желудок, и он вовсе не желает гробить здоровье у черта на куличках…