По дуге большого круга

Смотрели «Штрафной удар». Боже, какая наивная чушь… Я подумал, что в море надо направлять только комедии и детективы. Никаких серьезных фильмов, ну их, не надо… Ведь и так слишком много думаем о земных проблемах. Когда мы в рейсе, пусть в наших мыслях легкость будет необыкновенная. Мы жаждем оболванивания. Так нам легче переносить тяготы морского бытия.

И в который раз подумал: зачем люди уходят в море? Выражаясь на современном жаргоне, можно уверенно сказать: вовсе мало кайфа в этом балденье. И какая уж тут романтика в изнурительном рыбацком труде… По двенадцать часов в сутки на промысле — не каждому и под силу такое. Желание больше заработать? Сейчас и на берегу можно иметь хорошие деньги. При эдаком вкалывании — двенадцати часов! — на любой строительной работе получишь добрую копейку. И притом будешь ощущать под ногами твердую землю, не станет выматывать душу качка.

И мне показалось, что нашел отгадку. Все очень просто. Мужчины не любят лишних забот и хлопот разного рода. Ведь в море они думают только о работе. Даже не думают — выполняют ее. У каждого есть навсегда закрепленный круг обязанностей, вот они и вращаются в этом круге… Может быть, и не только это. Земля предстает в ином обличье, например. Такой она кажется нам по возвращении в порт.

Вчера Дмитрий Викторыч сказал:

— А не выступить ли тебе, Игорь Васильевич, перед командой? Ободри ребят, они тебя любят…

— Это плохо, когда капитана любят, — сказал я.

— Почему? — изумился помполит.

— Если человека любят, то подсознательно надеются на взаимность. И если таковой не обнаруживается, влюбленный поначалу растерян, он мучается, затем раздражается, и его чувство может перейти в противоположное по знаку. Как ты сам, Викторыч, понимаешь, мне эти страсти-мордасти совсем ни к чему.

Помполит вздохнул и покачал головой:

— Трудный ты человек, Васильич, сложный какой-то… Сколько я тебя знаю — и не могу понять, когда ты шутишь, а когда серьезно говоришь. У тебя и весь ход мыслей какой-то не такой…

— Не наш, значит, ход мыслей?

— Да Бог с тобой, — испугался помполит, — я о другом… Вот и опять ты меня сбил, Васильич. Нет, недаром тебя философом в Тралфлоте называют.

— Первый раз слышу. Это, по-моему, неплохо, а? Философ-капитан… Звучит.

— Не скажи, Васильич, — со вздохом произнес мой помощник. — Начальство не жалует философов. Слава Богу, что ты рыбу ловишь мастерски, а окажись в пролове — тебе философию тут же припомнят. Будь всегда удачливым, капитан. Очень мне не хочется, чтоб когда-нибудь было тебе плохо. Ты вот тут отбивался от матросской любви, а я, хочешь или не хочешь, тоже тебя люблю, потому как чую в тебе доброе, Васильич. Ты думаешь, не замечаю, как всегда стараешься меня поддержать, если маху даю по морской или иной там части? Все примечаю и в актив тебе пишу, не для парткома, а для радости собственной души… А ведь сколько раз ты мог меня дураком на людях выставить? Спасибо тебе, Игорь Васильевич.

Тут уже я засмущался, неловко стало от признаний помполита, захотелось подначить его, чтоб снять некое стесненье, да понял: разрушу славное мгновенье откровенного взаимопонимания, махнул рукой и вернулся к делу.

— Так о чем мне, Викторыч, толковать с командой?

— Я так думаю, что в лоб о рыбе говорить не стоит. Ты, Васильич, начни-ка с Лабрадора. Что он такое есть, где мы сейчас трал бросаем, кто места эти открыл, какие люди живут… А потом к нашим делам перейди. О плане потолкуй, о дисциплине тоже, я тебе и списочек штрафников составил.

Я внутренне поморщился. Любит же он «списочки», прямо медом его не корми…

— А может, без списков? Я ведь и сам знаю, кого похвалить, кого с песочком отдраить.

— Вот и прекрасно! На послезавтра и объявлю, не возражаешь?

— Добро, — сказал я, и теперь вот лежит передо мной стопка листов бумаги, а на ней всего несколько фраз.

Что ж мне рассказать о Лабрадоре? Уже не первый раз прихожу сюда, а берега никогда не видел. Порой ко мне приходит мысль, что и нет за этими двумя-тремя сотнями миль льдов никакого Лабрадора. Определяем мы свое место по системе «Лоран». Берет штурман отсчеты импульсов, отмечает их на специальной карте, наносит точку — вот от нее мы и пляшем, то бишь ведем счисление. Погода — дрянь, солнца и звезд не видно, уточнить место по привычным светилам с помощью мореходной астрономии почти никогда не удается. И вот начинаешь думать: а может быть, мы где-нибудь в Антарктиде? Или в Бристольском заливе? Или перебросило нас в иной мир, состоящий из воды, льда и косяков трески под ним…

Непозволительно капитану размышлять подобным образом. Ведь прошла только треть рейса…

Я вздыхаю и начинаю листать лоцию, уж она мне расскажет о никогда не виденном мной Лабрадоре.

А лоция сообщает, что средства навигационного оборудования на побережье полуострова Лабрадор развиты слабо. Большое мне, судоводителю, утешенье. Впрочем, к берегу лабрадорскому идти не собираюсь… Дальше не лучше. Светящихся знаков мало, полагайтесь на естественные ориентиры. Аэрорадиомаяки ненадежны.