По дуге большого круга

Разговаривать с ним не стал. Вызвал старпома и приказал уложить в койку. А в ночную вахту на мостик не пускать. До моего особого распоряжения.

Знал, конечно, что и протрезвится он, и прощения просить будет, и что пущу его потом на мостик, но эту вахту он просидит в каюте. Нет наказания страшнее, чем отстранение от вахты в море. Человек уже втянулся в общесудовой ритм, вахта идет за вахтой, и вдруг его вынимают из этого колеса и предоставляют самому себе. Неуютно становится, беззащитен тогда человек от всяческих комплексов, плохо бывает ему…

Пришел старпом и сказал, что Евсеев спит. Никакого желудка у него нет, сообщил старпом, то есть, поправился он, желудок есть, однако ни хрена с ним не приключилось. Здоровый он малый, ишь как «Ориганчик» хлещет… Темнит оттого, что ревность задушила, радиограммы нет от молодой жены. Пусть отоспится, и тогда наутро мы ему почешем спину, заодно и желудок вылудим.

Выслушал я старпома и кивком головы отпустил его. А сам подумал о Евсееве: зачем ты ходишь в море, паренек, коль ревность так тебя съедает? Тут и свихнуться недолго, доводилось мне видеть еще те картины. Сидел бы дома али девку такую нашел, которой бы верил как самому себе.

И тут же вспомнил о Галке. Ведь ей еще больше чем себе верил…

Поздравление с Новым годом от жены второй штурман получил только пятого января.

Сорок пятый день рейса. Перешли в 493-й квадрат. Здесь рыбы поменьше, но и грунт полегче, не так бессовестно рвет тралы.

Настроение паскудное, и не у меня только. Суточное задание не выполняем, в трюмах мало рыбы. Мешает лед, мешает штормовая погода, дрянной грунт, он рвет наши тралы, добытчики едва успевают их латать.

Стою на корме, на траловом мостике, и вижу, как матрос Маренков наподдал сапогом застрявшую в ватервейсе крупную трещину, отфутболил ее к слипу и вышвырнул за борт. Понимаю, что попросту психует парень, все мы сейчас психуем, но глядеть на такое никогда не мог спокойно. И тут бабушку вспомнил, как приехали к ней летом на откорм с моим, так сказать, кузеном Ромкой. А у бабушки ни крошки хлеба. Масло есть, творог есть, молока навалом, корову она всегда держала, а хлеба или там крупы какой — хоть шаром покати. Три дня мы с Ромкой были на молочной диете, а на четвертый раздобыла бабушка пшеницы, разодрала ее на ручной мельнице и сварила нам кашу. Она обильно поливала ее топленым маслом, мы съедали слой, и бабушка маслила кашу снова. Странно, что это не отвратило меня от молочной пищи, наоборот.

Так вот, гляжу на Маренкова, распаляю себя детскими воспоминаниями, а он уже ко второй рыбине примерился. «Объявите, — говорю старпому, — пусть матрос Маренков поднимется на мостик». У старпома голосище зычный, он, рад стараться, гаркнул в микрофон, и матрос пулей взлетел наверх.

— Где ты рос, Маренков? — спросил я у него. — Наверняка в деревне… Угадал?

— В деревне, товарищ капитан.

— И бабушка у тебя была?

— Она и сейчас есть. В Рязанской области живет, Михайловский район.

— Скажи мне, Маренков, как должен хлебороб к хлебу относиться?

— С уважением, конечно. Как же еще?

Отвечал он так, растерянно смотрел на меня, силясь сообразить, к чему я клоню.

— А если б ты кусок хлеба на землю бросил, что бы тебе бабушка сказала?

— Ничего б не сказала, товарищ капитан.

— Ничего?

— Врезала б подзатыльник да подобрать велела, всех и делов. Да и не бросил бы я.

— А разве рыба не тот же хлеб для тебя? И куда ты за ним, этим хлебом забрался… Посмотри кругом. Да такого гибельного места твоя бабушка и измыслить себе не может. Ты понимаешь, о чем я толкую тебе, рыбак?

— Все понял, товарищ капитан. Извините… Как-то не доходило. Хлеб — это понятно, с детства приучен. А тут рыба… Я все понял, Игорь Васильевич.

— Ну иди, Маренков. Будешь в деревню писать, бабушке поклонись от капитана.

Ушел он вниз, а я вспомнил, как третьего дня мы не одну трещи́ну, а пять тонн рыбы смайнали за борт, неловко мне стало перед матросом, он-то ведь хорошо об этом казусе знает.

Рыбы мы тогда наловили много, а технолог не учел, что сейчас январь и мы не в Черном море. На ночь оставил на палубе нешкеренную рыбу, и к утру она заледенела напрочь. Он и приказал ее сбрасывать за борт. Крупную филейскую треску!

Я узнал об этом, когда все было кончено, и застал старпома разъяренно вцепившимся в технолога. Павлов пытался оправдаться, свалить все на штурманов, которые наловили рыбы больше, чем требуется ему, а Гриша мой еще б чуть-чуть и зафитилил технологу плюху. Мое появление едва предотвратило мордобойство.

Конечно, за погубленную рыбу технолога мало линчевать, и я позабочусь на берегу, чтоб в следующий рейс его послали рыбмастером в лучшем случае… Только и чифу надо быть сдержаннее.

По выговору они получили оба.

За обедом сказал помполиту: «Крутите, Дмитрий Викторыч, веселые фильмы в салоне, надо настроение у парней поднять». Нечего крутить, все фильмы смотрели раз по пять, не меньше, отвечает он, надо меняться с другими судами. «Вот придем в новый квадрат, завалимся рыбой, тогда и договоритесь с кем-нибудь поменяться».