По дуге большого круга

Он видел, как отдал швартовы и отправился в рейс средний рыболовный траулер «Моздок», как занял его место у стенки небольшой и обшарпанный танкер «Пышма». Его борта покрывала ржавчина, а леерные стойки по правой стороне полубака были смяты, опрокинуты внутрь. Видно, неудачно подошел к кому-то на промысле, хотя танкеры, как правило, передают топливо, опуская на воду шланг, его подхватывает очередной «голодный» траулер и заполняет бункер. Впрочем, мало ли за какой надобностью пришлось подходить этому трудяге к плавбазе или БМРТ…

Когда над крышами портовых складов поднялось солнце и лучи его осветили в масляных разводах воду Прегеля, капитан Волков стоял уже у стены бывшего кафедрального собора, подле которой похоронили в начале прошлого века Иммануила Канта. На могильной плите лежали едва увядшие гвоздики, три белых и четыре красных, а за одной из колонн, поддерживающих каменный свод над могилкой, застенчиво выдвинул стеклянный свой бок стакан, на треть наполненный желтым вином, янтарно отражающим солнце.

Капитан усмехнулся.

Он подумал о парадоксальном смешении этических понятий, когда стакан с вином напомнил о существующей в этом городе привычке у подгулявших рыбаков. Поздней ночью, в два, три или четыре часа, отправляться к месту покоя великого аскета, не знавшего вкуса табака и спиртного, и пить здесь за вечную его память, оставляя цветы и малую толику вина для языческого причащенья.

«Кант и капли за всю жизнь не принял, а его потчуют теперь каждую ночь, — подумал капитан. — Сын седельного мастера, воспитанный матерью в религиозно-пиетическом духе, человек, совершивший переворот в области этики и возбудивший умы людей в других разделах философии, Кант, наверно, рад ночным возлияниям у его могилы. Нет, ни самому факту выпивки, этого философ не признавал. Кант попросту рад тому, что рыбаки приходят к нему в гости. Он подчинил жизнь одной идее, когда понял философское призвание как высшую обязанность. И будучи склонным тем не менее к душевному общению с людьми, убедил себя в том, что семейная жизнь отвлекает от глубокого умственного труда. Потому и не женился, остался на всю жизнь одиноким. При всей страстной любви к изучению других стран и народов, научной приобщенности к географии Кант никогда не выезжал из Кенигсберга, дабы не прерывать ни на день философских бдений. Но мыслитель позволял себе удовольствие изысканной трапезы в узком кругу друзей. Свободный от скупости и корыстолюбия, философ большую половину жизни прожил на грошовое жалованье и всегда мучился от невозможности проявить гостеприимство в полной мере. И теперь он принимает на пороге последней обители бесшабашных рыбаков, людей широкой натуры, способных отдать последнюю рубашку ближнему. Они больше чем кто-либо исповедуют его категорический императив. Да, ты был прав, учитель… Поступай в жизни так, как хотел бы, чтобы по отношению к тебе поступали другие. И действуй лишь по тому правилу, следуя которому ты можешь вместе с тем, безо всякого притом внутреннего противоречия, хотеть, чтобы оно стало всеобщим законом. И всегда помни о том, чтобы в поступках твоих остальные люди, как в твоем лице, так и в лице всякого другого, употреблялись тобою как цель и никогда только как средство».

Капитан постоял еще немного у Кантовой могилы, потом повернулся и медленно побрел вдоль рельсовых путей, по которым гремели уже ранние трамваи. Мимо руин королевского замка Волков поднялся из долины Прегеля в верхнюю часть города.

Еще немного — и сейчас он выйдет на площадь перед Северным вокзалом, где стоит Межрейсовый дом моряков, который временно приютил вернувшегося в Итаку капитана.

По дороге Волков снова размышлял о цельности натуры великого кенигсбержца, сумевшего всю жизнь свою подчинить служению Идее.

«Он был до конца последователен, Кант, — подумал капитан. — И потому избавил себя от бытовых неурядиц, житейских ошибок. Наверно, и мне так следовало поступить… Моряк не должен обзаводиться семьей, хотя это и противоестественно — оставаться до конца дней холостяком. Нас толкает к браку инстинкт продолжения рода человеческого, да и любят моряки своих жен острее, даже болезненнее, что ли, нежели те, кто остается на берегу. Но разве справедливо оставлять женщин и детей в одиночестве на полгода, видеться с ними только в те редкие дни, когда судно стоит в порту, и в скупые недели отпуска? Ходить в море — воистину Мужское Дело… Значит, необходимо набраться мужества и решить для себя этот нелегкий выбор — жена, семейная жизнь, дети или океан».

Капитан вошел в морскую гостиницу, подошел к дежурной, лицо ее потемнело, осунулось от бессонной ночи, спросил ключ, комната у него была на двоих, хотя сожителя своего он еще не видел.

— На месте ваш сосед, — ответила дежурная, выдвинув ящик с ключами и взглянув на него мельком. — Спит еще небось… Тоже пришел под утро.

В тоне дежурной не было и тени осуждения. Звучала лишь безмерная усталость, а к образу жизни постояльцев дежурная привыкла, работала давно и научилась не осуждать редко общающихся с обычным миром мужчин.