По дуге большого круга

Ему захотелось повернуться и спросить рулевого матроса, куда подевался штурман, но капитан с ужасом понял, что не может и шевельнуться. Уже прошло, кажется, полчаса с той минуты, когда океан вдруг обрел оранжевую окраску. Да, ровно полчаса… Чувство времени развито у капитана. Но и солнце не садится, и тьма не наступает, и звезды не зажигаются в небе, и сам стоит у открытого окна неподвижно, не сделав еще ни одного движения.

Попытавшись снова, капитан стал размышлять над тем, что случилось. Ему казалось, что причина в вахтенном штурмане. Надо вспомнить его фамилию и позвать… Штурман появится, и дьявольские наваждения исчезнут.

«Ваня! — мысленно закричал капитан. — Иваном его зовут… А фамилия? Широков его фамилия. Агроном он. И в колонии со мной вместе сидел. Чушь какая! Как агроном Широков может стоять на моем судне штурманскую вахту? Бредятина! Иконьев его фамилия. Иван Иконьев, вот».

— Иконьев! — позвал капитан, облегченно вздохнув оттого, что голос ему еще повиновался.

— Здесь я, Игорь Васильевич, — ответили ему бодрым голосом, и капитан странным образом увидел, что стоит в машинном отделении, а напротив, положив руку на реверс, улыбается его сосед по номеру в гостинице моряков, в которой он жил когда-то…

— Ты почему здесь? — спросил капитан Иконьева.

— А где же мне быть?

— На мостике.

— Но я же твой «дед», Васильич!

— А кто же у меня вахтенный штурман?

— Не знаю, — растерянно ответил Иконьев.

«Значит, на мостике сейчас никого нет? — подумал капитан. — Я в машине, а на мостике… Там никого нет! А судно идет полным ходом. Вдруг кто-нибудь окажется на курсе…»

Капитан не успел додумать мысль до конца, как снова стоял у лобового окна, слева от машинного телеграфа, и смотрел вперед, на линию горизонта оранжевого океана.

Эта неизменность окраски тревожила капитана.

«Чертовщина какая», — проговорил он и увидел впереди по курсу, градусов тридцать справа, перископ подводной лодки.

Перископ нагло, вызывающе и бесстыдно торчал над спокойной поверхностью.

«Фаллический символ», — усмехнулся капитан и успокоился, будто разгадав тайну происходящего с ним сейчас.

Субмарина, судя по следу буруна, двигалась его судну навстречу.

«С минами приходилось, а вот с подводными лодками еще не сталкивался», — снова усмехнулся капитан и рванул рукоятку телеграфа в положение «Стоп машина!».

Но рукоятка не подалась.

Капитан рванул что было силы, но результат был прежним.

— Иконьев! — дурным голосом заорал капитан. — Какого ты… Волосан! Падла шестигранная…

Тут он сообразил, что стармех в машине услышать его никак не может, выхватил медную пробку-свисток, закрывавшую отверстие переговорной трубки, и, прижав раструб ее ко рту, дунул туда.

Привычного свиста капитан не услышал.

Более того, мерная работа двигателя прекратилась. Наступила тишина.

А подводная лодка все приближалась…

— Да что вы со мной делаете, волосаны?! — закричал капитан и повернулся к штурвалу, за которым стоял рулевой матрос, его послать в машину, что ли…

Матроса за штурвалом не было. Но рукоятки медленно повертывались. Влево, потом вправо, потом опять влево.

Невидимое капитану существо удерживало судно на курсе.

Он бросился к окну.

Субмарин стало три. Теперь они шли прямо на него строем уступа.

«Полный холодец», — подумал капитан, и тут он почувствовал, как стало вдруг сжиматься его судно.

Оно становилось все меньше и меньше, прямо-таки усыхало на глазах. Сам капитан при этом оставался при своих прежних размерах.

Лодки все приближались и приближались, но вот столкнуться с его судном никак не могли, хотя, по расчетам капитана, это с железной необходимостью должно было уже произойти, ведь и судно имело ход, и эти проклятые, так бесстыдно торчащие из океана перископы.

«Вот бы эти перископы моим врагам засунуть… — сочинил стишок капитан и засмеялся ему. — Нет, это чересчур легкое наказание для них».

Он перестал бояться столкновения, потому как понял, что столкновения не произойдет. Привык он и к постоянному уменьшению судна, тем более что сокращение размеров не распространилось на капитана, хотя судно его вскоре стало похожим на карикатурный пароходик, вроде тех, устанавливаемых на детских площадках в калининградских двориках.

Теперь его траулер был размером со спасательный вельбот, и капитан заметил, как резко понизилась дальность видимого горизонта, а перископы-фаллосы поднялись над горизонтом, и сократившееся судно неслось к ним навстречу, только вот расстояние между ними так и не уменьшалось.

Судовой двигатель под ногами капитана по-прежнему молчал. И вообще окружавшее пространство наполняла странная тишина. Она вносила чувство некой неуютности в душу капитана, хотя он как будто успокоился и с интересом ждал, чем кончится эта затянувшаяся встреча с загадочными субмаринами.

Он вздрогнул, когда вдруг застучало под палубой: «Чух-чух-чух!» И снова: «Чух-чух…» Двигатель запнулся на обороте, потом напрягся, пересилился и заработал спокойно и мерно.

«Стоп! — вскинулся капитан. — Я хотел остановить машину…»

Он отвел руку вправо, лихорадочно нащупал рукоятку телеграфа и поставил ее вертикально.