По эту сторону горизонта (несколько историй о вантузе, поэзии, бадминтоне, и кое о чём другом)

ТВОРЕНИЕ <ОБЕЗДОЛЕННАЯ> … А вот и склянка бита третья, / и поезд «чухнул» и пошёл, / и пожелав всем долголетья / купец достал свой разносол. / Увы и ах, пир не случился, / хотя купец и выпил чарку, / его ж сосед лишь открестился – / священника держал он марку. / Ещё в купе сидела дама, / в душе у дамы лишь стихи, / и дама та была упряма – / с купцом пить водку не с руки. / …. «Пусть всё будет так, как будет, – горько подумала женщина сквозь сон, прикрыв за собой дверь гинеколога. – И вышла из поликлиники на улицу. И долго, очень долго шла по этой улице, но всё никак не могла найти то, что искала. Наконец-то, вот они! – палисад с кустами цветущей черёмухи и белые резные наличники окна. Дверь была открыты, и она зашла в горницу. И сразу, всем своим нутром, почувствовала запах родного очага. Не спутать его ни с чем, запах родного очага – во всей необъятной Вселенной – он один единственный. На встречу вышел мужчина, и был он её суженным – это понимается тоже вмиг, раз и навсегда. Говорить было трудно, душили слёзы. Тем не менее, прежде чем обморочно осесть она успела и любовно обнять будущего мужа, и печально шепнуть ему на ухо: «Только вот ребёночка у меня больше никогда не будет!» Подхватив осевшую женщину, мужчина мягко убрал павшие с её висков на женское лицо волосы: «Всё у нас с тобой, родная, в этой жизни ещё будет, всё – и дети если не свои, так приёмные!» >

ТВОРЕНИЕ <ШАЛАВА> … Купец дремал в вагоне спальном, / священник с Библией лежал, / а даму, в смысле фигуральном, / роман Декарта ублажал. / А вот в вагоне маргинальном / в вагоне, где никто не спал, / в вагоне полукриминальном / студент от холода дрожал. / Студента, правда, хоть и жалко, / а всё ж все взоры на девицу, / что по натуре пусть нахалка, / зато и гарная блудница: / и на студента тянет взор, / и грудь поправит напоказ, / и шепчет в ухо пьяный вздор / и вся в истоме для проказ. / Но наш священник далеко, / а блуд уж рядом, уж на полке, / и с виду вроде шутовство, / а уж в народе кривотолки: / «А ну-ка паря, не зевай, / ведь хрен мужской – не воробей!» – / «А ну, деваха, не робей, / под пах ему, да погрубей!» … И она уже было рванулась ему навстречу. Ну, ещё бы – пройтись по деревне под ручку с гармонистом – мечта каждой. Лишь под ручку? – нет, ей хотелось другого: чтобы, прижав к ближайшему клёну, исцеловал этот чубатый «чёрт» её губы до крови, измял её девичье тело до самой сладкой истомы … И она уже было рванулась ему навстречу, да в последний момент пробежала мимо, лишь своей переспелой грудью мужское плечо слегка задев. «Не время нам с тобой тешиться, ещё не время!» – крикнула она ходу и юркнула в хату. А в хате, лишь скинув обувку, присела за стол и включила старую, ещё дедовскую лампу под зелёным абажуром. «История арестантки Масловой была очень обыкновенная история. Маслова была дочь незамужней дворовой женщины, жившей при своей матери-скотнице в деревне у двух сестер-барышень помещиц. Незамужняя женщина эта рожала каждый год, и, как это обыкновенно делается по деревням, ребенка крестили, и потом мать не кормила нежеланно появившегося ненужного и мешавшего работе ребенка, и он скоро умирал от голода51», – прочитала она на случайной странице в книжке, что лежала на столе. Прочитала с некой непонятной дрожью в груди. И сама себе успокоила: «Эта история не моя, уж точно!» И от этого она даже прыснула во сне от радости в кулачок.