По гамбургскому счету

Для Фролло все люди были солдатами. Особенно хозяин – Людвиг Реммель, и только я казался другим. Хозяин любил сзади бить Фролло палкой. Была у него такая причуда. Фролло пытался лягнуть хозяина, но не мог попасть. Это очень веселило Реммеля. Мне он просто отвешивал оплеухи, до палки дело пока не доходило. Реммель всегда приходил к нам поправить настроение. Однажды мы решили погадать на спичках, кто из нас сможет дожить до лучших времен. Фролло вытянул длинную. Ему повезло. То есть за Фролло тянул спичку, конечно, я, но конёк понял, что он выиграл. Я помню, как он тогда мотал головой! Теперь он должен был выбраться из этого проклятого гаража. Не пить больше ржавую воду из ведра, не таскать повозку по двадцать часов в сутки. Фролло верил, что выберется. И я в это верил. Он даже голову поднял, как и прежде. Но… он не выбрался.

В ту зиму я заболел воспалением лёгких. Едва нашёл в себе силы прийти к Фролло перед госпиталем. Я пытался его обнять, а он отворачивался. Никогда такого не было. А потом он повернул голову, и я увидел, что у Фролло глаза блестят. Оказывается, кони тоже могут плакать. «Ну что ты, я обязательно вернусь»! Глупец, я-то думал – он меня хоронит…

Три месяца провалялся я в госпитале. А когда вернулся в гараж, узнал, что Фролло увезли на скотобойню. Реммель отремонтировал машины и где-то раздобыл бензин, конь ему был больше не нужен. Меня хозяин выгнал, теперь и я был ему не нужен.

Тетка сказала мне, что Реммель даже собирался отпустить Фролло. Вдруг на Толстого Людвига нашло милосердие. Но Рита Крамер – шлюха нашего хозяина, предложила ему отвезти коня на скотобойню. «Чтобы от него был хоть какой-то толк», – сказала она. Так она говорила о моём единственном друге! Толк от него мог быть только в виде колбасы…

Я поклялся отомстить. Но одно дело слова, а другое – поступки. У меня не хватило духу.

Прошло двадцать лет, и вдруг я случайно в метро встретил Риту. Она почти не изменилась, женщины умеют обманывать возраст. Меня она, конечно, не узнала. Не знаю почему, но я проследил ее до дома и дождался, когда в окне зажёгся свет. Теперь я знал, где она живёт. Я и не думал её убивать, но возвращаясь домой, увидел в газетном ларьке… Фролло. Он смотрел на меня с какой-то фотографии на обложке журнала.

Дома у меня была старая шахматная доска. Она осталась от прежних хозяев квартиры. Я подумал, что чёрные фигурки коней всегда мне напоминали о нём, и теперь пусть они напомнят и Рите Крамер о моём друге, который по её милости оказался закатанным в консервную банку.

Но коней было два, и уж если Рита получила то, что ей причиталось, то и старику Реммелю следовало закончить жизнь не в домашнем углу с тёплой грелкой.

– А кто должен был стать третьим? – перебил я убийцу.

– Водитель из того гаража, – ответил Йозеф Зингель, – оказалось, что они не смогли бы довезти Фролло до скотобойни, у них просто не было такой машины. Хозяина вроде снова пробило на милосердие, но тот тип предложил отвезти Фролло частями. Он даже сам его разрубил и отвёз. Вот и всё. Был конь!

Когда я вышел из пятнадцатого комиссариата, Гамбург заволокло чёрной осенней ночью. Такой же чёрной, как … впрочем, в жизни есть и другие сравнения. В другую масть. Более оптимистичные. Ведь даже самая беспросветная ночь никогда не бывает чёрной, надо просто уметь к ней присмотреться.

Грязное дельце

Глава 1

В мае шестьдесят четвёртого, кажется, это было в самом начале месяца, ко мне в кабинет на Берлинер Тор ввалился долговязый малый с запиской от прокурора Штефана Почински. В записке была всего одна фраза: «Хожу как кошка вокруг горячей каши»9.

Посыльный посмотрел сквозь прищур кошачьих глаз. Он тоже был похож на кошку, рыжую и хитрую. Содержание записки он, конечно, знал и теперь оценивал мою реакцию. Я потянулся к телефону, но посыльный покачал головой и сказал, улыбаясь: «Бесполезно, херр Клингер, его сейчас в кабинете вы не застанете!»

И всё же я позвонил. Гудки полетели точно в вечность, хотя до Альтоны от нашей высотки было не больше семи километров по прямой.

Я безнадёжно посмотрел на гостя.

Парень, конечно, представился сразу, но я не придал значения важности запоминать имена клерков. И вот теперь, наблюдая мою неповоротливую память, он получал удовольствие.

– Ханс-Михель, – повторил мой гость, – с вашего позволения.

– Так что там стряслось, Ханс-Михель? – спросил я без интереса.

– Грязное дельце, – ответил посыльный, всё ещё стоя в дверях.