По исчезающим следам

Вестник то и дело кидал на меня смурные взгляды, возможно, ожидая, что вода, увидев хозяина, радостно кинется обниматься. Но вода молчала, и нелюди покидали гостиную на своих двоих. Я слушала тихие вопросы и тихие ответы, видела отрицательные кивки тюремщика после очередного неудачного обыска. Я пыталась сосредоточиться на словах, на их смысле, но любые мысли быстро изгонялись пульсирующей болью, мизинец словно окунали в кипяток. И каждый, кто заходил в комнату тут же чувствовал это и улыбался. Зверолов облизнулся, карка показала большой палец. Я даже нашла в себе силы оскалиться в ответ, но получилось неубедительно.

Зато кое-кто нашел способ избежать допроса, и это я заметила даже сквозь красноватую дымку боли, постепенно сгущающуюся перед глазами.

– Где Киу? – спросила я, когда поток допрашиваемых иссяк.

– В комнате Хозяина, – вестник дернул уголком рта, – и до сих пор не выходила, Лучшего алиби не придумаешь.

– Простите, – я закрыла глаза, кресло, в котором провела последние часы, чуть слышно скрипнуло. – Могу предположить, только предположить, что опрошены были не все.

– Не юли, – рявкнул вестник. – Я разрешил тебе говорить, но запретил юлить и врать.

– Тюремщик, осматривавший комнаты, – это раз, – я загнула палец здоровой руки, стараясь не смотреть на опухшую, – другие пленники – это два. Хозяин – три.

– Магия не для Дениса, тюремщик – человек, это твой раз, – мужчина встал. – Когда хозяин захочет тебя видеть, ты узнаешь об этом незамедлительно – это твое три. Не очень сложно?

– А вам стебаться, значит, можно?

– Мне все можно, – он подошел к нарисованной двери. – У пленников не о том голова болит, пока еще есть чему болеть. Никто из них не покидал своих апартаментов. Твое «два» тоже абсурдно, но оно наименее абсурдное из трех.

Осмотр тюрьмы запомнился как-то смазано, за исключением двух моментов. В один из них я встретила друга, во второй мне сломали нос.

Подземные этажи цитадели имели три уровня, одинаково сухих и безликих. На минус первом содержали людей, меня и еще, как оказалось, двоих мужчин. Абсолютно не знакомых, затюканных, равнодушных, с обрезанными языками и остановившимися взглядами. Один из них даже нашел в себе силы замычать, второй не повернул головы.

Минус второй был заселен плотнее и преподнес несколько сюрпризов. Первым оказался лежащий в деревянном ящике человеческий сын Ависа. Он дышал, но отвечать на вопросы или делать что-либо другое он был не в состоянии.

Одна ведьма, лешак и неопределенного вида нечто, издававшее жизнерадостное уханье в ответ на каждый вопрос Радифа. Воплощенная в жизнь идея выглядела еще глупее, чем звучала. Они были пленниками, они были заперты и лишены сил.

И обитатель последней камеры был не исключением. Вернее, обитательница. На куче песка, поджав под себя босые ноги, сидела хрупкая девушка с темными спутанными волосами.

– Пашка, – выдохнула я и опустилась на грязный пол.

Она вздрогнула и медленно подняла голову. Вместо ярких глаз цвета меди, на ее лице слепо таращились в пространство два пустых бельма.

– Ольга?

– Да. Как ты? Как они тебя поймали? – я дотронулась до холодной, покрытой испариной кожи, впервые за все время забыв о сломанном пальце, о боли и том, что приказ о казни уже отдан.

– Какая, к низшим, разница как? – она сжала кулаки, звякнул металл, на тонком запястье матово блеснул круглый браслет, цепь от которого уходила в светлую стену. – Они забрали мой яд! Совсем! Я теперь человек! Поняла? – она опустила незрячие глаза и уткнулась лбом в грязные колени.

– Послушай, – она была похожа на ребенка, и я погладила спутанные волосы. – Мы что-нибудь придумаем, только не сдавайся, прошу.

– Невыполнимое обещание, – проговорил Вестник, дергая меня за шиворот. – На выход, живо.

– Пашка, – простонала я, силясь вырвать воротник из пальцев Радифа, – прошу.

– Не проси, – рявкнул Вестник.

– Забудь обо мне, – прошептала девушка прежде, чем дверь захлопнулась и исчезла, растворяя всхлипы в тишине тюремных коридоров. Змея снова осталась один на один со своим кошмаром.

Жесткие пальцы обхватили меня за шею и без всяких предисловий впечатали лицом в стену. Хрустнула кость, боль, казалось, пробила глаза насквозь и шаровой молнией заметалась внутри черепа. Светлый пол украсили темно-красные капли.

Я замычала и зажала нос ладонями. Радифа схватил меня за запястья и с силой развел руки в стороны, заставляя смотреть прямо в склонившееся лицо. Крик перешел в стон, который он вдохнул вместе с воздухом и аж зажмурился от удовольствия. Святые, как же больно! Я всхлипнула, глотая кровь вперемешку со слезами.

– Использовать меня в своих целях тоже запрещено, – он склонился, продолжая пить эмоции и ища в глазах отражение боли, которая так нравилась ему на вкус. – Ты могла спросить о ней.

– Вы бы не ответили, – я закусила губу, стараясь подавить дрожь, но ничего не получалось.

– Это другой вопрос, ответ на который ты теперь не узнаешь. Если так дальше пойдет, палач получит человека по частям и очень расстроится, – Вестник отстранился.

Плинк – плинк.