По холодным следам

— Твоя девочка повсюду! — выкрикнула женщина, которую, кажется, звали Конни. — Каждый раз, выбежав в магазин на углу, я натыкаюсь на плакаты с ее фотографией. А когда в последний раз видели мою дочку Шонну? Вы хоть помните, как она выгладит? — Она обернулась к собравшимся, словно ища у них поддержки. — Вот именно. Все знают, что она черная, только и всего. Четырнадцатилетняя чернокожая девочка; наверняка она просто сбежала, да? Всем насрать. Кто обратится к Альме из-за моей дочки? Ведь никто не знает, как она выгладит.

Помню, как Альма потупила глаза с длинными темными ресницами; помню, что волосы у нее были туго заплетены во французскую косу.

Руководитель группы предложил не выплескивать свои чувства на других, а Конни процедила сквозь зубы:

— Просто накипело.

Однако люди, сидевшие в кругу, продолжали возмущаться. Тут собрались родители детей, которых похитили более стандартным способом: забрал из школы и переправил через границу штата отец, как случилось с дочерью Альмы, или уговорил прокатиться в грузовике взрослый приятель-дальнобойщик. Лица таких потеряшек — бедняков, темнокожих, трудных подростков — мелькали в вечерних новостях всего несколько недель, в лучшем случае — несколько месяцев после исчезновения.

Но наивное личико Джули с широко раскрытыми глазами, казалось, было создано для телевидения, с экранов которого оно не сходило не то что месяцы — годы. Телевизионщиков привлекала ее внешность: дочка выглядела как юная героиня криминального комикса, этакая розовощекая золотоволосая дочь Америки, выслеженная маньяком и украденная под угрозой ножа из родительского дома. Круглое личико с приоткрытой верхней губой, придававшей ей детский вид, какой тщетно пытаются изобразить взрослые женщины, надеясь выглядеть моложе и наивнее; светлые голубые глаза, белокурые волосы, ниспадающие поникшим флагом. Я смотрела на ее ресницы, темные возле век и бесцветные ближе к кончикам, и думала: «Когда дочка начнет краситься, мы пропали». Негативной реакции не пришлось долго ждать. Все члены группы уставились на нас с завистью, даже с ненавистью. Словно самый страшный кошмар нашей жизни специально срежиссирован, чтобы оттянуть внимание от их пропавших детей. Словно нам повезло, что Джули украл настоящий маньяк.

Я говорю «мы», но матерью была я. Все смотрели на меня, и я почувствовала, что каменею.

— Я рад, что вы не держите гнев в себе, — вещал руководитель группы. — Мы разделяем ваши чувства.

Мне хотелось крикнуть: «Она так же мертва, как и ваши дети!» Но я просто ушла, предоставив Тому произносить примирительные речи. И никогда не спрашивала, как он тогда, поздно ночью, добрался домой.

А сейчас вдруг догадалась, кто его подвез.

Карен

отмечала семнадцатый день рождения вместе с Мелиндой и Бобом Макгинти.

— Поздравляем! — сказала Мелинда, протягивая ей картонную коробочку.

Шапка ее седых волос была гладко и аккуратно причесана, как всегда, но в ушах покачивались нарядные серьги, а напряженная улыбка обнажила крупные зубы. Даже у Боба был довольный вид.

Карен открыла коробочку, в которой лежал подарок: цепочка с подвеской в виде лошади.

Карен считала, что выжила в школе калифорнийского городка Ред-Блафф только благодаря лошадям. Иначе тяжко пришлось бы ей среди одержимых бейсболом хулиганов, которые предпочитали девочек с кислыми, как вчерашнее молоко, лицами. Однако Карен ездила верхом и оттого пользовалась у ребят уважением, не зависящим от ее внешнего вида. Что было весьма кстати: юбки и свитеры, которые ей покупали Макгинти или отдавала их племянница, окончившая колледж лет пятнадцать назад, не имели ничего общего с модой. Мелинда и Боб всегда мечтали о дочери, а их единственный сын уехал из дома, как только ему исполнилось восемнадцать. Чем бы он ни занимался в Нью-Йорке или где-то еще, с родителями он этим делиться не желал. Раз в год они получали от него открытки. Об этом рассказала ей Мелинда, добавив ледяным тоном: «Благодаря этому мы знаем, что он все еще жив», и Карен догадалась, что родители после его ухода пролили море слез.

Но к тому времени она уже была знакома со множеством подобных историй и ничему не удивлялась. Приемные родители менялись у нее так часто, что она почти всегда точно знала, кого им заменяет: дочь, которая так и не появилась на свет, несмотря на все молитвы; умершего ребенка; пропавшего ребенка; старшего брата или сестру, уехавших на мотоцикле сорок лет назад и не вернувшихся. Она научилась не доверять большим семьям, где родные дети выступали против нее единым фронтом, перед родителями делая вид, будто приняли ее, а у них за спиной устраивая ей травлю. («Не трудись запоминать наши имена, ты здесь надолго не задержишься».) А их родители, напротив, вели себя так, словно у них переизбыток любви, которой они жаждут одарить Карен, хотя дело, разумеется, было только в деньгах за опеку. Она их не осуждала, но и благодарить не собиралась.