По холодным следам

На главной фотографии изображен одноэтажный кирпичный дом в Ривер-Оукс, старом центральном районе, затененном массивными деревьями. Поскольку в наши дни кондоминиумы теснятся на слишком маленьких участках, старое здание решили снести, чтобы освободить место для очередной многоэтажки. И во время расчистки территории бульдозерами обнаружили трубопровод, ведущий к подземному бетонному бомбоубежищу, обустроенному на заднем дворе. На следующей фотографии как раз изображены искривленные трубы, тянущиеся к полуразрушенной бетонной оболочке. Но нет фотографий того, что нашли внутри. Я продолжаю искать: дом был изъят в 2008 году за просрочку уплаты налога на имущество. Бывшая его хозяйка, Надин Рейнольдс, проживает в доме престарелых. Проданный на аукционе иногороднему инвестору, который арендовал его в течение многих лет, дом несколько раз переходил из рук в руки, прежде чем в 2015 году его купил застройщик, решивший извлечь прибыль из участка.

Но меня не интересует дом. Я перехожу на сайт техасской полиции, где есть база данных пропавших без вести по всему штату. В списке более трехсот фамилий. Столько исчезнувших людей, столько неопознанных тел, каждое из которых может оказаться чьей-то потерянной дочерью, или мужем, или женой, или сыном. Словно гигантская головоломка с фрагментами, разбросанными по всему земному шару.

Я дохожу до свежих отчетов округа Харрис и прокручиваю списки фамилий, возле которых размещены миниатюрные изображения мужских лиц с закрытыми глазами; их черты, скованные смертью, величественны и печальны. Затем я натыкаюсь на контур в форме головы с вопросительным знаком внутри. Дата смерти не определена, 2008 или 2009 год — как раз то время, когда наша жизнь рухнула. Задержав дыхание, я щелкаю на иконку, и всплывает та самая фотография, преследующая меня. Изображение увеличено, ужасающие детали обрезаны, чтобы сфокусировать взгляд на истлевшем клочке выцветшей ткани с рисунком в форме двух черных кругов, соединенных размытым перешейком полинявшего черного цвета.

Теперь я понимаю, почему сначала не узнала ее. В бывшее бомбоубежище на протяжении восьми лет поступал воздух, способствующий разложению тела и гниению ткани. Никто не узнал бы ее сразу, даже тот, кто все восемь лет помнил о ночной рубашке своей дочери. От нее осталась только пара ушей Микки-Мауса. «Я лишь хочу ее похоронить», — сказала я в группе поддержки, прежде чем уйти навсегда. У меня одно желание, простое и жуткое: получить тело, хоть что-то материальное. Гул голосов полицейских, в который вплетались заключения терапевтов и комментарии журналистов — «важны первые три часа», «важны первые трое суток», — сбивали с мысли, затрудняли понимание того, что происходит в мире, где жила моя дочь. Теперь же меня охватывает странное оцепенение при мысли, что ее тогда уже не было. Что ее вообще нет на свете. Я не сразу узнала ее, потому что не хотела. Не хотела верить Меркадо, что Джули мертва. Не хотела, чтобы он оказался прав во всем насчет моей дочери. Мне было необходимо думать, что я знаю Джули лучше всех. Дребезжит сотовый: мне перезванивает Алекс. Я нажимаю на зеленую иконку, готовая сдаться и признать, что он был прав. Но не успеваю.

— У меня плохие новости, — говорит Алекс.

Питы

так она их называла, даже тех, кто всего лишь покупал у нее таблетки и травку, которую она таскала из магазинной тележки под мостом, и при этом не просил ее пососать член и не пытался ей вставить. Впрочем, она выработала свои приемы, например наловчилась украдкой плевать в ладонь и быстро ее сжимать; тогда оставался шанс, что обойдется без проникновения.

Добравшись до Сан-Франциско, она рассталась с мужчинами, которые доставили ее туда, но запомнила их имена. Их звали Питами. Два Пита на автобусной станции. Потом Пит в туалете бензоколонки «Алмазный клевер». Еще один Пит в автобусе; от него она сначала попыталась отбиться ножом, но потом сдалась и уступила, взамен стащив его бумажник. Он сидел рядом с ней всю дорогу до Сакраменто, держа грязными пальцами за руку, словно они влюбленная парочка. Где-то в промежутке между Питами ей исполнилось четырнадцать, хотя точную дату она не смогла бы назвать. Впрочем, для Питов ей было шестнадцать, а для полиции — восемнадцать. Она запомнила год, в который родилась бы, будь ей сейчас восемнадцать, и в ответ на расспросы копов — «Сколько вам лет, юная леди, разве вы не должны быть дома в такой час? Неужели вам уже восемнадцать? И когда же у вас день рождения?» — называла разные дни этого года, причем однажды нечаянно назвала сегодняшнюю дату.

— С днем рождения, — буркнул тот коп и скорчил гримасу.

Последний Пит тоже был из полиции. Когда она села к нему в машину и он поинтересовался датой ее рождения, она пробормотала очередную ложь, а он только посмотрел на нее и покачал головой.

— Тебе точно восемнадцать? — переспросил он. — Ты же знаешь, тебя могут осудить как взрослую.

Он нажал на какую-то кнопку, завыла сирена, и тут она заметила, что дверцы изнутри не открываются, а с ее стороны нет даже ручки.