По кличке Рейнджер

Влад видел, что сзади по улице Мира движется синяя «девятка», стреляют из нее. Он бросил машину в сторону.

– Дверь! – заорал он.

Бита распахнул дверцу.

Влад вдавил педаль тормоза. На ходу в салон запрыгнул Летчик.

– Жми, – прикрикнул он. – Наши сами выберутся.

Влад вновь наддал газу и пошел навстречу «жигулю», пригнувшись так, что не видел дороги, чтобы не получить пулю в лоб. Летчик врезал по «девятке» из автомата.

Вражеский автомобиль вильнул в сторону, перелетел через газон и процарапал бортом дерево. Из салона выскочили двое.

– То-то! – радостно крикнул Летчик. – Слабо на таран!

– Смотри, – воскликнул Влад.

По улице несся Гоша Цхинвальский. Он как раз вышел из-под обстрела боевиков, бивших от магазина. Но неминуемо попадет под огонь тех, кто выскочил из «девятки».

– Хрен с ним! – взвизгнул Бита.

У Влада сработал инстинкт русского десантника – выручать тех, кто идет с тобой в бой, чего бы это ни стоило. Он тормознул, крутанул руль, так что машина развернулась и, шурша шинами, пролетела несколько метров задом.

– Отбрей! – крикнул Влад Летчику. От Биты, мастера стрелять из-за угла и душить людей гитарными струнами, пользы сейчас не дождешься.

Летчик ударил длинной очередью, не давая высунуться тем двоим, которые находились во дворе.

Грохот стоял такой, что уши закладывало. Было видно, как пули искрятся, рикошетя от асфальта и фонарного столба. Слава богу, бабульки с лавочки во дворе попрятались в подъезде.

Гоша Цхинвальский отбросил автомат и что есть мочи рванул к «Волге».

– Стойте! – крикнул он.

Он споткнулся и упал прямо перед остановившейся машиной. Летчик схватил его за шиворот и вдернул в салон. Ноги Гоши болтались снаружи, а «Волга», взвыв мотором, уже разворачивалась и набирала скорость.

В лобовое стекло со щелчком врезалась пуля, и оно пошло трещинами. Влад согнулся за рулем, едва выглядывая, и это спасло его. Еще две пули ударили по багажнику. Но остановить «Волгу» уже не могли.

– Козлы. Суки безродные. Козлы, – скороговоркой бубнил Гоша Цхинвальский. – Я их всех в рот и в нос…

– Вырвались, – перевел дух Летчик.

В условленном месте оставили «Волгу» и оружие. Побывавшие в деле стволы ценности не представляют. Не скидывают их киллеры по жадности или от бедности. Организация могла позволить себе не хранить использованное оружие.

– Кажется, мы по уши в дерьме, – сказал Летчик, усаживаясь на сиденье «Москвича».

– Волки! Сопляки хреновы! Козлы! Мы в Цхинвали… – не мог остановиться Гоша.

– Шевелись, дурак. – Влад толкнул его к «Москвичу».

* * *

По глазам били разноцветные лучи. Внизу бесновалась публика.

«Эти милые кудряшки!» – визжали динамики, и Люда Кош старалась разевать рот синхронно звукам. Порой ей казалось, что она рыба – те твари аквариумные так же беспомощно и беззвучно разевают рот. Но угрызений совести не испытывала. Все поют под «фанеру». Где найдешь идиота, поющего вживую, тратящего собственный голос?

Люда танцевала, изгибалась змеей. Сзади нее плясали мальчики из всемирно известного ансамбля этнического танца Игоря Моисеенко. Как его называют дураки-журналисты – великий Моисеенко. Так этот великий своим дурачкам платит по сто баксов в месяц, в черном теле их держит, и они в лепешку готовы разбиться, чтобы урвать еще деньжат. Столько учились, столько тренировались и мордовались, а так дураками и остались. Сто баксов в месяц! Это ей на помаду на неделю не хватит!

Люда Кош изогнулась, обняла за шею танцора, сжала микрофон так, будто хотела раздавить.

Голос из динамиков замолк. Толпа засвистела и заулюлюкала. Пипл отрывался вовсю. Ему уже безразлично, подо что улюлюкать.

Люда улыбнулась. Раскланялась. Вихлястый пацан преподнес ей букет цветов. Она взяла их, с отвращением прикоснулась губами к его прыщавой щеке – не забыть бы сплюнуть, а то дрянь какую подхватишь – и вернулась на сцену.

Помахала цветами и закричала:

– Я люблю вас!

Толпа заулюлюкала еще больше. Иногда у нее возникало ощущение, что это не людская масса, а кипящая магма. И однажды она не удержится в жерле вулкана, перехлестнет через него, вырвется наружу и испепелит, раздавит ее. Но она гнала от себя подобные мысли. Страх перед публикой – последнее дело. Это гибель для артиста.

Она еще раз раскланялась и ушла за кулисы.

– Ну как? – потрепала она за худую бородатую щеку Давида – своего продюсера. Это тщедушное, вечно слегка датое, невероятно пронырливое и беспредельно нахальное существо самой природой создано для того, чтобы делать деньги, поднимать рейтинги, морочить голову публике, откупаться от государственных и уголовных бандитов. Словом, в шоу-бизнесе он чувствовал себя как рыба в воде.

– Ты была прекрасна, – сказал он.

– Правда?

– Ага. Особенно тебе удался звук «ля» в четвертом такте первого куплета. Сопрано потрясающее.

– Дурак! – воскликнула Люда, примерившись хлестнуть его букетом. Но передумала.

– Не обижайся.

– На таких, как ты, Давид, не обижаются.

– Да?

– Таких убивают в колыбели, твою мать!

– Нежные все стали. Кстати, ты не передумала ехать на гастроли в Семиозерск?

– А что?

– Сейчас еще что-то переиграть можно. А потом в такие бабки влетим, если закапризничаешь.