По кличке Рейнджер

Жиган? На подозрении. Алтаец? На подозрении. Никому нельзя доверять. Все ради денег готовы отца и мать продать. Эх, люди, где ваша совесть?

Впрочем, что на стукачей обижаться? Сам Бандера, даром что вор в законе, случалось, постукивал, когда жизнь припирала. Ведь умные знают, что нет на свете ни принципов, ни морали. Есть только ситуация, на которую нужно реагировать соответственно. Если хочешь овладеть этой ситуацией, то меньше обращай внимания на химеры совести и принципов. Тогда останешься жив, при деньгах, при власти. И это главное.

Ох, тяжко. Иуда под боком – жди удара в спину. Но у Бандеры есть преимущество – только он знает, где расположена лаборатория. Только он имеет контакт с ее персоналом и охраной. Любого другого на подходе подстрелят как утку.

– Посмотрим, чья возьмет, – прошептал он, кидая в рот пластинку табака и глядя на циферблат настенных часов, показывавших час ночи.

В пять часов вор в законе заснул. И проснулся в девять – с тяжелой головой, нервный и недовольный всем на свете.

В десять часов появился Жиган, только что прилетевший из столицы. За последние недели он налетал часов не меньше заправского летчика. Он постоянно мотался между Семиозерском и Москвой. И на это имелись основания.

– Ну? – посмотрел на него Бандера.

– С янки начинаются проблемы, – сказал Жиган.

– Какие?

– Какие проблемы могут быть с американцами? Денежные.

– Он не собирается брать остаток товара?

– Собирается. Только требует скидки.

– Он и так ее получил.

– Считает, маленькая.

– И что ты думаешь?

– Торговля – двигатель прогресса. Что нам один-другой миллион долларов?

– Ох, гляжу, научился ты чужой «зеленью» разбрасываться, – недовольно покачал головой Бандера. – Садовник ты наш.

– А выход? Где искать другие каналы? И не дороже ли встанет?

– Жиган, я тебя насквозь вижу, тварь ты продажная. Ты хочешь получить с него комиссионные.

– Ничуть не бывало.

– Жадность – грех.

– Это известно. Меня мама учила.

– А мама тебя удавить за жадность не обещала?

– Нет.

– А я обещаю.

– Бандера, ну чего ты прямо. Выгрызу я у американца сколько смогу. Но пойти на уступки придется.

– Еще пять процентов – и ни цента больше.

– Другой бы спорил. А я…

– Когда обратно в Первопрестольную?

– Думаю, через три дня. Сейчас встречи с этим бройлером импортным затруднены. На время хата утеряна.

– Встречались у твоей певички?

– Да. Она сейчас здесь гастролирует.

– «Кудряшки». Тьфу!

– У тебя патриархальные вкусы. Молодежь из-за билетов уже убивает друг друга.

– Дрянь.

– Кто?

– И она. И молодежь. Все дрянь!

– На курорт тебе пора. Нервы не купишь. Их беречь надо.

– Дела наладим, тогда отдохнем.

– Наладим. Нет таких дел, которые бы мы не наладили. – Белые ровные зубы Жигана сверкнули.

* * *

Рамиров был единственным в этом клоповнике, который что-то понимал в процессе. Он сам разрабатывал и создавал первую группу пептидных психотропов. А потом получились «тимэракс» и «пантемин». Это на исходе той, канувшей в Лету эпохи, когда работала на утвержденную тематику лаборатория, выделялись дотации, все куда-то стремились, что-то творили. А вот теперь он сидит и ударно гонит «елочку».

Леонид Рамиров сжился с «берлогой» за двенадцать лет работы. Здесь он сделал главные открытия своей жизни. Здесь он без защиты диссертаций получил кандидатскую, а потом и докторскую степень. Он стал неотъемлемой частью лаборатории. Ее жильцом. Ее хозяином. Ее пленником. Ее призраком. И когда ее продали, вместе с ней ушел с молотка и он. И уже два года работает на людей, цели которых, мягко говоря, далеки от гуманных. Говорят, бешеные деньги поступали на какие-то его счета. Ему показывали документы, по которым выходило, что он достаточно богатый человек. Но это его не трогало. Он знал, что никогда не выберется отсюда. Он тут пленник. Заключенный. В сталинских шарашках было куда свободнее, чем здесь.

Он еще умудрялся урывками производить исследования, которые недоделал когда-то. Понятное дело, наука здесь никого не интересовала. Кормили его, платили за одно – совершенствовать ПРОЦЕСС.

Бандера говаривал:

– Мы еще покорим мир, Рамиров. Увидите.

– Зачем мир тому, кто продал душу, – глубокомысленно замечал ученый. Но сам не верил в свои слова.

Он все чаще ловил себя на мысли, что ему не нужен ни мир, ни душа. У него установился строгий распорядок дня. В его распоряжении имелись лаборатория, оборудование, которое нужно содержать в порядке, три лаборанта на подхвате, которых надо погонять. Он руководил процессом, который надо усовершенствовать.

В «берлоге» дежурила охрана из пяти головорезов. Они менялись редко. Двое из них – чистейшие уголовники, двое – бывшие офицеры МВД и один – вышедший в тираж чемпион мира по гребле.

Больше и не требовалось. Лаборатория была хорошо защищена. Но главная ее защита – секретность. О ней знало слишком мало народу. Ее построили после войны для разработок биологического оружия. Пятнадцать лет назад объект передали Институту тонкой химии Минхимпрома.