По колено в крови. Откровения эсэсовца

Этот вопрос «почему» в той ситуации вполне мог показаться до глупости неуместным. Куда логичнее прозвучал бы вопрос: «Почему бы и нет?» Русский солдат и наш мотопехотинец сошлись в смертельной рукопашной схватке с единственной целью убить друг друга. За несколько мгновений до этого русский едва не прикончил меня, но не успел, потому что погиб от точно такого же удара в спину штыком моего вовремя подоспевшего товарища. Разумеется, когда смерть заглядывается на тебя, как это произошло со мной в Боровиках, ты, как и любой другой, окажись он на твоем месте, задаешь себе вопрос «почему?» Почему я, а не кто-нибудь другой?

Разумеется, я мог бы ударить того русского штыком в плечо или ногу. Но я ударил его именно в спину, и видел, как у него горлом хлынула кровь — штык мой пропорол ему правое легкое. Что побудило меня нанести удар именно туда? Почему я не мог просто ранить его, но не убивать насмерть? Как мой поступок мог считаться проявлением «промысла Божьего», если только Богу, ему одному дано право казнить или миловать?

Наверное, отчасти поэтому я и решил избрать сестру Эрментрауд объектом для издевательств. Она с непреклонностью утверждала, что все деяния наши неотделимы от воли Божьей. Побудь она хотя бы сутки на передовой, от ее былой категоричности суждений и следа бы не осталось. В этом я ни на йоту не сомневаюсь.

Я решил противопоставить ее Священному Писанию основанную на логике аргументацию, в результате чего большинство наших бесед уподобились замкнутому кругу. И завершались они, как правило, тем, что покрасневшая от возмущения сестра Эрментрауд поднималась, уходила, бросив мне на прощание, что, дескать, будет молиться за мою заблудшую душу. Когда она говорила, что, мол, мне необходимо «обрести Бога», я всегда спрашивал ее, где она его в последний раз видела, с тем чтобы немедленно приступить к розыскам Его.

Сестра Эрментрауд пала жертвой моего псевдонаивного подхода. Я обрушивал на ее голову гору, на первый взгляд, совершенно невинных вопросов. Она отвечала, что, мол, да, Богу известно о наших страданиях, что мои товарищи сейчас в Царствии Небесном, обок Него. Когда же я спросил у нее, где же, в таком случае, души погибших русских солдат, она стала всячески увиливать от прямого ответа. Но я не отставал, высказав предположение, что они в Чистилище. Несмотря на непоколебимую веру в Бога и недурное знание Библии, внятного ответа на этот вопрос сестра Эрментрауд мне так и не дала. И неспроста: ведь, признай она, что души их на самом деле в Чистилище, это означало бы, что рано или поздно они тоже окажутся в Царствии Небесном. Однажды, не вытерпев, она без обиняков заявила мне, что, дескать, они в аду, поскольку они-де варвары. Тут уже устами сестры Эрментрауд вещал некто другой. Скорее всего, имперское министерство пропаганды. Тогда я спросил сестру Эрментрауд, а вот, скажем, бешеные псы, им что, тоже уготовано место на Небесах. Монахиня тут же ответила: «Ни в коем случае! У животных нет души!» Тогда я огорошил ее вопросом: отчего же тогда погибшие русские в преисподней? Каким образом они могли оказаться там? А затем, взяв на вооружение риторику того же министерства пропаганды, подлил масла в огонь: «Они ведь недочеловеки, короче говоря, нелюдь. И, как следствие, душ не имеют. Как же они могли попасть в ад?» В ответ сестра Эрментрауд лишь сокрушенно покачала головой и убралась, как обычно бормоча про себя обещания помолиться за мою греховную душу.

Спустя какое-то время мне было дозволено исполнять кое-какие обязанности. С того дня мне разрешалось сопровождать сестер во время их обхода пациентов, но при условии того, что я буду выносить за пациентами «утки», делать им перевязки и сменять белье на койках. Я не имел ничего против, поскольку это давало мне куда больше возможностей заигрывать с сестрами и находиться в их обществе. Но я не стал бы вести себя так, знай я в точности, чем все обернется.

Выносить за кем-то переполненные «утки» — дело не особенно приятное. Сестры только улыбались, видя, как я морщусь от отвращения. Даже сестра Эрментрауд не могла удержаться от улыбки, и я не без удивления отметил, что, оказывается, и эта особа умеет улыбаться.

Тяжелее всего было делать перевязки. То, что мне доводилось увидеть, когда бинты были сняты, потрясало меня и одновременно внушало жуткое отвращение. Впрочем, я сумел убедить себя, что и это мне пригодится по возвращении на передовую. Заодно я детально расспросил врачей и сестер о том, как правильно наложить или сменить повязку и как распознать наличие воспалительных процессов, и каковы признаки заживления раны.