По колено в крови. Откровения эсэсовца

Сестра Эрментрауд попросила сестер убедить меня купать своих раненых товарищей. Я наотрез отказывался, считая, что негоже одному мужчине купать другого. Да и сами раненые отнюдь не горели желанием, чтобы их купала особа мужского пола, когда вокруг полным-полно молоденьких сестричек. И тут я сообразил, что сестра Эрментрауд, попросту говоря, держит меня за дурачка, стремясь всячески оградить от дружбы с монахинями. Хоть я и отказался купать раненых, но в остальном исполнял решительно все ее требования. И делал это, чтобы досадить ей и расстроить ее планы.

К апрелю 1943 года я окреп настолько, что мог самостоятельно ходить, сгибаться, садиться и вставать, однако рана в нижней части живота заживать не хотела. Проникшая в рану вместе с пулей инфекция вызвала воспаление, никак не прекращавшееся, несмотря на применение антибиотиков и мазей. Но я чувствовал себя вполне здоровым, а по радио звучали сообщения об успехах на Восточном фронте. Мне не терпелось снова вернуться на фронт, однако рассказы вновь поступивших пациентов несколько отличались от радиосводок ОКХ. Если в них распинались о победах, то раненые говорили о кольцах окружения и затяжных оборонительных боях.

На мое имя в госпиталь пришло письмо, по номеру полевой почты я определил, что писали мне из Франции. Я никого не знал из тех, кто служил во Франции, да и почерк был мне незнаком. Имени отправителя не было указано, и я уже подумал, что это послание от герра генерала Роммеля. Разорвав конверт, я тут же убедился, что герр генерал здесь ни при чем: письмо было от Фрица Крендла. После выздоровления его перевели во Францию, и он попал во 2-й полк СС «Дас Райх», отправленный туда на отдых и перевооружение. Крендл писал, что целыми днями бьет баклуши, жрет до отвала, бегает по музеям, кино и французским бабам. Я тут же настрочил ответ и расспросил его о судьбе Акермана и Алума.

Известие о переводе Крендла во Францию взбудоражило меня. С первого дня войны мы с Фрицем были вместе и съели за это время не один пуд соли. Я не представлял себе, что, когда вернусь в 5-ю дивизию СС, его там уже не будет.

Глава 23 . Слухи о неблагонадежности

Наша рекреация превратилась в учебный класс. Вновь прибывшие пересказывали множество событий, находившихся в явном противоречии с той лапшой, которую нам по радио вешало на уши имперское министерство пропаганды. Солдаты рассказывали о том, что наши войска отступали под натиском превосходящих сил русских, открыто выражали опасения, что нас просто выдавливают с Восточного фронта. Говорили о перебоях войскового снабжения, об отсутствии зимнего обмундирования, словом, обо всем до боли знакомом, за исключением, пожалуй, того, что отныне солдатам Восточного фронта официально предписывалось реквизировать теплые вещи для своих нужд у местного населения. Вот только иногда, к несчастью, люфтваффе, заметив с воздуха наших бойцов в теплой одежде не по форме, принимали их за партизан и действовали соответственно. Раненые из числа офицеров и медперсонал причисляли таких откровенных солдат к пораженцам, но тем это было невдомек. Кого или чего им было бояться — они были безногими и безрукими, а кое-кто высказывал эту мысль и вслух: «Каким образом меня еще можно наказать, если я уже наказан? И за что меня наказывать? За то, что правду говорю?»

Мне не было известно ни одного факта, когда находившегося на излечении в госпитале раненого потащили бы в полицию. Правда, кое-какие слухи на подобные темы циркулировали, в особенности в офицерских кругах. Именно в варшавском госпитале я впервые услышал о массовых уничтожениях деревень и мирного населения на Восточном фронте. Несколько человек из служивших в рядах вермахта и СС были свидетелями геноцида евреев, русских, того, как стирали с лица земли целые села. Кое-кто из солдат рассказывал, как догола раздетых евреев сотрудники полиции СС и СД подводили к вырытым рвам и в упор расстреливали. Поговаривали о массовых захоронениях в лесах и болотах тел зверски умерщвленных жителей.

Сначала все это представлялось мне небылицами, плодом досужих домыслов. Первое, потому что не мог подыскать более-менее внятное логическое обоснование подобных акций. Я готов был поверить, что объектом их могли стать партизаны — тем более что собственными глазами видел, как в 1941 году в Итцыле вздернули на виселице у дороги отца Деметриуса и Рахиль.

Да, но стереть с лица земли целые деревни? Ради чего? Рассказчики приводили единственное объяснение — «ликвидация евреев». Мне приходилось воевать и во Франции, и в Бельгии, на Украине, в России, и я нигде ни с чем подобным не сталкивался, если не считать уже приведенного мною примера конца июня 1941 года в Итцыле. Нотам речь шла о партизанах. По всей вероятности, акции против партизан все же проводились, но я был твердо убежден, что в условиях войны они оправданны. Если гражданское лицо берет в руки оружие для борьбы с противником, с ним надлежит обходиться как с врагом.