По колено в крови. Откровения эсэсовца

В глубине души я давно понял, что Германия обречена на поражение. Нас по оба фронта стиснули огромные армии противника, мы же не располагали ресурсами, ни людскими, ни материальными, для того, чтобы противостоять им. Любое здравомыслящее правительство давным-давно приняло бы неумолимые факты реальности и попыталось бы, инициировав мирные переговоры, выхлопотать приемлемые условия капитуляции. Политические цели этой войны утратили всякий смысл уже не один год тому назад, и сейчас она сводилась к борьбе за выживание и сохранение всего, что еще не было уничтожено в ее ходе. Это было заметно даже по лицам наших командиров. Нет такого солдата, кто бы находил утешение в осознании того, что все его усилия и жертвы пошли прахом. Я сам пытался отыскать хоть какую-нибудь зацепку для себя в этой войне, и не мог. Я перестал понимать, ради чего она продолжается, и каков мой личный вклад в нее. Когда-то напыщенная риторика и разного рода философские обоснования еще имели смысл. Но не сейчас. Необходимость приложить все усилия ради избавления мира от гнета большевизма более не служила мне путеводной звездой. Однако у меня не укладывалось в голове, как это американцы, англичане, французы, канадцы могут объединиться с большевиками. Что общего может быть у них с ними? Единственное, что я твердо знал, это то, что мне опостылело воевать против кого бы то ни было.

Фриц Крендл посмотрел мне прямо в глаза и сказал: — Что бы ты там ни задумал, Кагер, я с тобой.

Мой план вызрел в Бад-Херсфельде. Воронка у северного конца моста служила нашему взводу отличным наблюдательным пунктом. Эта ямища располагалась примерно в 60 метрах от окраин города, так что туда вполне можно было сесть и спокойно размахивать белым флагом в случае подхода американцев.

Наши командиры в Бад-Херсфельде дали мне почву для размышлений. Они решили, что штурмовой группы численностью в 120 человек вполне достаточно для создания обороны моста и города в целом. Я-то отлично понимал, что сил требуется как минимум вдесятеро больше. Тем более что наша штурмовая группа была укомплектована в основном необстрелянными новобранцами. Тем более что эти необстрелянные новобранцы свято верили в геббельсовскую пропаганду и готовы были сражаться с врагом до последней капли крови. Наш командир поставил нас в известность, что, дескать, мы, как защитники Бад-Херсфельда, подотчетны самому фюреру и что ни о какой сдаче, города и речи быть не может. Нас строго-настрого предупредили, что мы обязаны расстрелять каждого, кто предпримет попытку сдаться врагу. Предупредили нас и о том, что любой акт трусости, малодушия, попытка дезертирства повлекут за собой самые строгие меры не только в отношении нас, но и наших ближайших родственников. Тут уж у меня в голове разверзся ад.

Жители же Бад-Херсфельда понемногу грузили нехитрый скарб на ручные тележки и покидали город. Проходя мимо, они бросали на нас укоризненные взгляды, будто именно мы повинны в выпавших на их долю страданиях. Я взял свой «Петрике», и мы вместе с Крендлом, Бомом, Шпенглером, Рольфом Хайзером, Бертольдом Эрлихманом, Паулем Шультхайсом и Густавом Мёллером отправились к нашей бомбовой воронке у моста.

Мёллер был единственным, кто пришел во взвод из пополнения. Остальные были опытные бойцы, пробывшие на передовой от года до пяти с лишним. Забравшись в воронку, мы в бинокль стали изучать мост. Во время подготовки союзниками атаки в районе Альсфельда мы прослушивали эфир, а данные передавали в штаб. Если союзники, атаковав нас, прорвут нашу оборону, это откроет им путь в Бад-Херсфельд.

Я уже довольно долго задумывался о Мёллере, изучал его. И не решался поделиться идеей сдаться в плен, поскольку я совершенно не знал ни Эрлихмана, ни Шультхайса. Я даже не знал, какова будет на это реакция Хайзера и Шпенглера, зато в Крендле и Боме был уверен, как в самом себе. Ведь если чуть поторопиться выступить с предложением сдаться американцам, то вполне вероятно, что все может закончиться моим арестом со всеми вытекающими из этого последствиями для членов моей семьи.

После томительного ожидания в бомбовой воронке я вытащил из ранца бритвенные принадлежности, носки и белую хлопчатобумажную нательную рубаху и положил рядом с собой. Потом извлек с самого дна томик стихов и вообще вел себя так, будто что-то ищу. Украдкой взглянув налево, я заметил, как Хайзер посмотрел сначала на мою нательную рубаху, а потом на меня. В глазах его сквозило непонимание. Я без слов многозначительно посмотрел на него и не отводил взора, пока он не сообразил, что собираюсь использовать нательную рубаху как белый флаг. Хайзер едва заметно кивнул. Усевшись поудобнее, я раскрыл томик стихов и сделал вид, что читаю, а сам незаметно изучал остальных своих товарищей. Хайзер, ткнув в бок Эрлихмана, кивнул на белую рубаху. Секунду или две он не отрывал от нее взора, а потом с явным облегчением тоже кивнул.