По ком звонит колокол

– Да. Я с ней говорила и призналась, что люблю тебя. Я тебя полюбила, как только увидела сегодня, и я любила тебя всегда, хоть и не видела раньше, это я и сказала Пилар, а она сказала: если я решусь рассказать тебе все, обязательно сказать и то, что я не больна. И еще одно она мне сказала давно, сразу после поезда.

– И что же это?

– Она сказала, что с человеком нельзя сделать ничего плохого, если, если это против его воли, и что если я кого-нибудь полюблю, все плохое уйдет. Я ведь тогда хотела умереть.

– Она правду сказала.

– А теперь я рада, что не умерла. Я так рада, что не умерла. Ты и правда сможешь меня любить?

– Да. Я уже люблю тебя.

– И я смогу быть твоей женой?

– При том, чем я занимаюсь, мне нельзя иметь жену. Но сейчас ты моя жена.

– Раз я стану ею, то и всегда буду. А сейчас я – твоя жена?

– Да, Мария. Да, мой крольчонок.

Она тесно прижалась к нему, стала искать его губы, нашла, прильнула к ним, и он всем телом почувствовал ее, свежую, новую, гладкую, юную и прекрасную этой своей жгучей прохладой, даже не верилось, что она действительно здесь, в его спальном мешке, привычном и знакомом, как одежда или обувь, как чувство долга.

– Ну, тогда давай скорее сделаем то, что нужно, чтобы все те, другие, сгинули.

– Ты хочешь?

– Да, – сказала она почти сурово. – Да. Да. Да.

Глава восьмая

Было холодно, и Роберт Джордан спал глубоким сном. Пробудившись среди ночи, он потянулся и почувствовал, что девушка рядом: свернувшись клубочком где-то внизу, она дышала легко и ровно; от холода, от казавшегося твердым неба, утыканного острыми звездами, от леденящего ноздри воздуха он спрятал голову в уютное тепло спального мешка и поцеловал ее гладкое плечо. Она не проснулась, и он, повернувшись на бок, спиной к ней, и снова высунув голову наружу, в холод, полежал еще какое-то время с приятным ощущением пронизывающей тягучей усталости во всех мышцах и осязаемой радости соприкосновения тел, а потом, вытянув ноги, насколько позволяла длина мешка, опять мгновенно провалился в сон.

Когда он проснулся на рассвете, девушки уже не было. Он сразу понял это, протянув руку и нащупав нагретое ею место в мешке. Он посмотрел на вход в пещеру и увидел иней, оторочивший края закрывавшей его попоны, и тонкую струйку серого дыма, просачивавшуюся в расщелину скалы, – значит, огонь в очаге уже разожгли.

Из лесу вышел мужчина, одеяло с прорезью для головы было надето на нем как пончо. Мужчина курил папиросу. Роберт Джордан узнал в нем Пабло и подумал, что тот наверняка ходил ставить лошадей в загон.

Пабло откинул попону и, не посмотрев на Роберта Джордана, вошел в пещеру.

Роберт Джордан потрогал рукой легкий иней, покрывший истертую, сделанную из пятнистого зеленого парашютного шелка поверхность спального мешка, служившего ему уже лет пять, и снова поудобней устроился внутри. Bueno, сказал он себе, ощущая знакомое ласковое прикосновение фланелевой подкладки, широко раскинул, потом снова соединил ноги и повернул голову затылком в ту сторону, откуда, как он знал, будет всходить солнце. Qué más da — можно еще поспать.

Он спал до тех пор, пока его не разбудил рев самолетных двигателей.

Лежа на спине, он видел их – фашистский патруль, состоявший из трех «Фиатов», крохотных, блестящих, быстро пересекавших небо над горами и направлявшихся туда, откуда они с Ансельмо вчера пришли. Когда скрылись эти три, появились еще девять, они летели гораздо выше, выстроившись в крохотные остроконечные «галочки» – три по три.

Пабло и цыган стояли в проеме пещеры, глядя в небо, Роберт Джордан лежал неподвижно и тоже смотрел в небо, оглашаемое мерным ревом моторов; потом к этому реву стал примешиваться другой звук – нарастающий монотонный гул, и вскоре на высоте меньше тысячи футов над поляной показались еще три самолета. Это были двухмоторные бомбардировщики «Хенкель-111».

Голова Роберта Джордана была скрыта за скалой, и он знал, что они его не видят, да если бы и увидели, это не имело значения. Но если они искали что-то здесь, в горах, то лошадей в загоне заметить могли. И даже если они ничего здесь не искали, вполне могли увидеть их, но наверняка приняли бы за свой кавалерийский разъезд. Потом накатила новая волна еще более громкого гула, и показались еще три строго соблюдавших построение «Хенкеля-111», они приближались стремительно, неумолимо, на еще меньшей высоте, рев их моторов нарастал крещендо и, достигнув высшей точки, стал затихать по мере того, как они пролетали поляну.