По ком звонит колокол

В рассветной мгле мы все лежали на крышах, на земле, за бордюрами, окружавшими стены казармы и других зданий; облако пыли от взрыва поднялось очень высоко, а ветра, чтобы унести его, не было, поэтому оно так и не улеглось, и мы все палили в образовавшийся пыльный пролом наугад, перезаряжали ружья и стреляли в дым, через который сверкали ответные выстрелы, снова и снова, а потом оттуда, из-за дымовой завесы, закричали, чтобы мы прекратили огонь, и четверо civiles вышли с поднятыми руками. После взрыва вместе со стеной внутрь обвалился большой кусок крыши, вот через этот пролом они и вышли.

Пабло крикнул: «Есть еще кто-нибудь внутри?» – «Только раненые», – ответили ему. Тогда он сказал четверым нашим, которые вышли из укрытия: «Стерегите этих. – А четверым civiles: – Встаньте туда, к стене». Те, грязные, все в пыли и копоти, встали к стене, четверо наших, которым Пабло велел их стеречь, взяли их на мушку, а он сам вместе с другими пошел внутрь добивать раненых.

Когда они с этим покончили и из казармы уже не доносилось ни стонов раненых, ни криков, ни стрельбы, Пабло с остальными вышли, дробовик висел у Пабло за спиной, а в руке он нес «маузер». «Смотри, Пилар, – сказал он. – Это я забрал у офицера, который застрелился сам. Я никогда еще не стрелял из «маузера». – И крикнул одному из тех, что стояли у стены: – Эй, ты! Покажи мне, как с ним обращаться. Нет. Не покажи, а расскажи».

Пока в казарме стреляли, эти четверо civiles стояли у стены, обливаясь по́том и не произнося ни слова. Все они были высокими мужчинами с типичными для guardias civiles лицами, то есть с такими, как у меня. К тому же их лица заросли однодневной щетиной, потому что в последнее утро своей жизни им некогда было побриться; вот такими, небритыми, они и стояли у стены. Молча.

«Эй, ты, – сказал Пабло тому, который стоял к нему ближе всех, – объясни, как он действует».

Тот охрипшим от сухости во рту голосом ответил: «Оттяни маленький рычажок вниз, потом ствольную коробку – назад, потом отпусти, чтобы она вернулась на место». – «Что такое «ствольная коробка»? – спросил Пабло, обвел глазами всех четверых civiles и повторил: – Что такое «ствольная коробка»?» – «Ну, вон та коробка, что наверху».

Пабло оттянул ее назад, но что-то там заклинило. «Ну и что теперь? – спросил он. – Ее заело. Ты мне наврал». – «Дальше назад оттяни, – сказал тот, – а потом отпусти, она сама на место встанет». И скажу тебе, в жизни не слыхала я такого голоса, какой был у него, – серее самого пасмурного рассвета.

Пабло сделал, как сказал ему тот человек: оттянул, отпустил, коробка встала на место, теперь можно было стрелять. Уродливый был пистолет, громоздкий какой-то, неуклюжий: рукоятка маленькая, круглая, а ствол огромный, приплюснутый. Все это время civiles наблюдали за Пабло, а он молчал. Один не выдержал и спросил: «Что ты собираешься с нами делать?» – «Расстреляю», – ответил Пабло. «Когда?» – спросил человек тем же серым голосом. «Сейчас», – ответил Пабло. «Где?» – спросил человек. «Тут, – сказал Пабло. – Тут. Сейчас. Тут и сейчас. Хочешь что-нибудь сказать?» – «Nada, – ответил civil. – Ничего. Но это гнусность». – «Гнусность – это ты, – сказал Пабло. – Ты – убийца крестьян. Ты и собственную мать застрелил бы, не моргнув глазом». А civil ответил ему: «Я в жизни своей никого не убил. И мать мою поминать не смей». Пабло ему: «Ты вот все других убивал, а теперь сам покажи, как надо умирать». Тут другой вступил: «Незачем нас оскорблять, – говорит. – А умереть мы сумеем, не сомневайся».

Тогда Пабло скомандовал: «Встать на колени лицом к стене. – Civiles переглянулись. – Я сказал: на колени! – рявкнул Пабло. – А ну, быстро!» Один из четверых посмотрел на самого высокого, того, который объяснял Пабло про пистолет, и спрашивает: «Ты как считаешь, Пако?» У него на рукавах были капральские лычки, и он страшно потел, хотя в такую рань было еще холодно. «Да какая разница, – ответил ему высокий. – Можно и на колени». – «Ну да, к земле ближе будет», – вроде бы как пошутил другой, но никто не улыбнулся – слишком все жутко было на самом деле.