По ком звонит колокол

«Меня мутит от всего этого», – сказала я, и это буквально было так, потому что тошнота и впрямь подкатывала к горлу, меня прошиб пот и мутило так, будто я наелась тухлых мидий.

«Ну, хватит, – сказал первый крестьянин. – Больше мы в этом не участвуем. Интересно, а что происходит в других городах?»

«Телефонные провода еще не починили, – объяснила я. – А надо бы поскорей наладить связь».

«Ясное дело, – согласился он. – Кто знает, может, нам нужно сейчас срочно готовить город к обороне вместо того, чтобы вот так медленно и зверски убивать людей».

«Пойду поговорю с Пабло, – сказала я им, встала со скамейки и пошла ко входу в Ayutanmiento, от которого двойной строй людей тянулся через всю площадь. Правда, теперь строй уже не был ни ровным, ни смирным, пили там уже всерьез. Два человека повалились на спину и валялись посреди площади, передавая друг другу бутылку. Один из них глотнул из горла и, все так же лежа на спине, заорал как сумасшедший: «Viva la Anarquia!»[34] У него на шее был красно-черный платок. А другой вслед за ним завопил: «Viva la Libertad!»[35], задрыгал ногами в воздухе и опять рявкнул: «Viva la Libertad!» У этого в одной руке была бутылка, в другой – тоже красно-черный платок, и он размахивал ими одновременно.

Какой-то крестьянин, который ушел из шеренги и стоял теперь в тени под крышей галереи, с отвращением посмотрел на них и сказал: «Им бы больше пристало кричать «Да здравствует пьянство». Только в него они и верят».

«Они и в него не верят, – ответил ему другой крестьянин. – Такие ничего не соображают и ни во что не верят».

Как раз в этот момент один из забулдыг поднялся кое-как на ноги, вскинул над головой обе руки со сжатыми кулаками и заорал: «Да здравствуют анархия, свобода и гребаная Республика!»

А другой, тот, который продолжал лежать, схватил его за лодыжку, дернул изо всех сил, тот свалился прямо на него, и они вдвоем стали кататься по земле, а потом сели, и тот, который повалил собутыльника, обнял его за шею, отдал ему бутылку, поцеловал его красно-черный платок, и они стали пить по очереди.

Тут как раз те, кто еще стоял в строю, закричали и повернули головы к Ayuntamiento. Мне не было видно, кто оттуда выходил, потому что люди, толпившиеся под крышей галереи, заслоняли дверь. Я видела только, что Пабло и Четырехпалый подгоняют кого-то дробовиками, но кого – не видела, поэтому, чтобы разглядеть, подошла вплотную к шеренге там, где она почти примыкала ко входу.

Никакого порядка не было уже и в помине, все толкались, стулья и столы перед фашистским клубом были перевернуты, кроме одного стола, на котором, свесив голову, лежал вусмерть пьяный человек с открытым ртом. Я взяла стул, приставила его к колонне под галереей и взобралась на него, чтобы видеть через головы.

Человеком, которого Пабло и Четырехпалый подгоняли в спину карабинами, был дон Анастасио Ривас – закоренелый фашист и самый толстый человек в городе. Он торговал зерном, посредничал в нескольких страховых компаниях и давал деньги в рост под высокие проценты. Со своего стула я видела, как он спустился с крыльца и оказался перед строем – жирные складки на шее нависали над стоячим воротником его рубашки, лысина блестела на солнце, – но в строй он так и не вошел, потому что поднялся жуткий крик, причем кричали не отдельные люди, а все разом. И с этим общим безобразным ревом пьяная толпа, смешав ряды, набросилась на дона Анастасио, я увидела, как он, закрыв голову руками, рухнул на землю, а больше ничего не было видно, потому что люди навалились на него всей кучей. А когда они слезли с него, дон Анастасио был мертв: голова у него была разбита о каменные плиты тротуара, проходившего под галереей; и никакого строя уже не было – была одна сплошная толпа, и она кричала: «Идем внутрь! Идем за ними! Вытащим их сами!»

Какой-то человек пнул ногой лежавшее ничком тело дона Анастасио и сказал: «Тяжелая туша, не унесешь. Пусть валяется здесь». И его поддержали: «Какого черта волочь эту лохань с требухой к обрыву? Пусть здесь гниет».

А тем временем кто-то снова крикнул: «Пошли внутрь, прикончим их всех прямо там, на месте. Вперед!» И кто-то подхватил: «Правильно, на кой черт нам жариться весь день на солнцепеке? Пошли!»

И толпа стала напирать на тех, кто стоял в галерее. Все орали, толкались, ревели, как звери, и поверх этого рева раздавалось: «Открывай! Открывай!» – потому что, когда строй рассыпался, люди Пабло заперли двери Ayuntamiento.

Стоя на стуле, я видела через зарешеченные окна, что происходит внутри: там все было так же, как и раньше. Те, кто еще оставался в живых, полукругом стояли на коленях вокруг священника и молились. Пабло с дробовиком за спиной сидел на большом письменном столе мэра, свесив ноги, и сворачивал самокрутку. Четырехпалый развалился в кресле мэра, закинув ноги на стол, и курил. Остальные бойцы Пабло, не выпуская ружей, расположились в креслах членов городской администрации. Ключ от входной двери лежал на столе рядом с Пабло.